Выходит, арденнской операцией Гитлер все же добился некоторого политического эффекта? Отчасти да. В январе-феврале 1945 года начался последний раунд сепаратных усилий Англии, США и Германии в расчете на спасение позиций германского империализма, обеспечение Вашингтону и Лондону дивидендов от победы, несоразмерных их вкладу в разгром нацизма. Для Черчилля, как и реакционно настроенного окружения Рузвельта, «Советская Россия стала смертельной угрозой свободному миру». Надо было «немедленно создавать новый фронт против ее стремительного продвижения», и «этот фронт в Европе должен был уходить как можно дальше на восток»[892]. С начала 1945 года борьба для определенных фракций демократий шла не за обещанный народам прочный мир, но прежде всего за выгодные исходные позиции, с которых собирались приступить к долговременной осаде Советского Союза.

Война пришла на землю Германии. «Жизненное пространство» расы господ стремительно и неумолимо сокращалось. Но Гитлеру и его присным хотелось думать, что судный день можно отдалить. Коль очень повезет, так и вырвать прочь из календаря. Фюрер тешил себя иллюзией, что барьеры для сделки с правящими кругами демократий преодолимы. Вопрос упирался больше в конкретную цену, а не в абстрактные принципы, в совместимость интересов, а не личностей.

Вера главы режима в то, что империалистической Германии как противовесу СССР в Европе нет эквивалентной замены и что это так или иначе калькулируется политиками Запада, была непоколебимой. Она покоилась на всем довоенном опыте, на циничной, очищенной от пустословия и декораций оценке британской и американской стратегии в войне, на понимании подоплеки негласного сотрудничества большого бизнеса западных держав с немецкой финансово-промышленной олигархией.

В сознании Гитлера не укладывалось, что США и Англия станут подпиливать сук, столь важный для удержания превосходства капиталистической системы, и смиренно наблюдать, как СССР превращается в великую европейскую и мировую державу. Внутри Соединенных Штатов и Англии, по его убеждению, должны были найтись влиятельные группы, которые склонят их правительства к взаимопониманию с Германией, так же как немецкие промышленники со второй половины 1944 года потребовали от нацистского руководства кончать с войной на Западе.

На начало 1945 года руководство рейха располагало обширным банком сведений, позволявших составлять более дифференцированную картину о настроениях, привязанностях и течениях в «великой тройке» и ее окрестностях, чем это вытекало из речей в парламентах, коммюнике или обменов поздравлениями. Богатую пищу для размышлений и спекуляций давали протоколы Московской конференции министров иностранных дел и переговоров Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране, материалы с подробностями поставок вооружений в СССР в порядке ленд-лиза, информация об «Оверлорде» и операциях ВВС союзников, в частности на Балканах, циркуляры Форин офис посольствам. Их поставлял эмиссарам Шелленберга за настоящие и фальшивые фунты стерлингов Цицерон[893]прямо из сейфа британского посла в Анкаре. И естественно, пристальное внимание Берлина приковывали сведения, которые снимались с трансатлантических кабелей связи и выуживались из шифрпереписки трех держав о дебатах в Европейской консультативной комиссии (ЕКК).

Эта комиссия была создана решением Московской конференции (октябрь 1943 года) с задачей разработать порядок капитуляции стран-агрессоров и предложения по механизму контроля за ее осуществлением. Нелишне отметить, что именно на конференции трех министров[894]формула безоговорочной капитуляции из одностороннего заявления Ф. Рузвельта (январь 1943 года), поддержанного У. Черчиллем, стала совместным требованием антигитлеровской коалиции. Руководителей рейха больше занимали не декларации и «решения в принципе». В прошлом многие шедевры подобного жанра оказались пустоцветами. Что принесет практика, какой гранью и к кому она обернется? Распознать эту сторону дела было куда важнее.

Материалы ЕКК и поныне не утратили своей информационной ценности. Без них трудно распутать целый клубок хитросплетений, сопутствовавших отношениям США, Англии и СССР в 1944–1945 годах. Если Гитлер был в курсе пусть некоторых из них, это наверняка распаляло его вожделение. Вплоть до того, что фюрер видел себя среди пользователей распада коалиции союзников-антагонистов.

Под конец Первой мировой войны президент США В. Вильсон выдвинул лозунг – «мир без победы». Что из этого получилось, другой вопрос. Но вильсоновская философия построения справедливого и прочного мирового порядка, не знающего разделения на победителей и побежденных, сама по себе не являлась чрезмерно еретической. Подобные идеи тогда стучались в двери. Недостало воли и мудрости, ответственности и прозорливости политиков, чтобы пригласить их войти дальше зала ожиданий и помочь новым идеям восторжествовать.

К концу Второй мировой войны, с ее невиданными ожесточением и бесчеловечностью, уроки Версаля начисто забылись. Чем дальше, тем упорней Вашингтон держался линии на «победу без мира». Отсутствие межсоюзнических договоренностей о целях в войне и по устройству международных отношений после ее окончания дарило простор и свободу, а с ними виделась почти реализованной установка на «американское лидерство». Отсюда загодя для себя решенное: мирного договора с Германией не будет, в любом случае мира скорого. Да и о каком замирении стоило думать, если в 1944–1945 годах не устоялись представления, сколько Германий целесообразно иметь на месте и вместо Третьего рейха, а главное – к какой Германии или Германиям вести исподволь либо в открытую дело? Но чтобы определиться тут, большинство на верхнем этаже Вашингтона должно было сначала разобраться с вопросом вопросов: как поступить с антигитлеровской коалицией, когда пробьет час зачехлять орудия и ставить на прикол корабли? Последнее программировало всю композицию послевоенного мира.

На конференции ООН по развитию (Москва, 1988 год) и по другим поводам автор высказывал точку зрения, что важнейшим политическим, правовым и моральным итогом Второй мировой войны было не сокрушение нацистской Германии, фашистской Италии и милитаристской Японии, а создание Организации Объединенных Наций, освящавшее конструктивный опыт антигитлеровской коалиции и призывавшее обратить его на пользу мира. Если в первые сорок лет своего существования Организация не зарекомендовала себя особой результативностью, так это потому, что ООН учреждалась как добровольное сообщество сотрудничества и вовсе не как арена конфронтаций. С небольшими дополнениями Устав ООН мог бы стать в свое время хартией мира и безопасности, договором над договорами. К сожалению, не стал.

Вернемся, однако, в год 1944. Отвечая на послание премьера от 2 января, Рузвельт писал: «По моему мнению, в настоящее время лучше, чтобы наше понимание безоговорочной капитуляции осталось таким, как оно есть». То есть самым общим и расплывчатым. Эту же мысль президент повторил Хэллу[895], который, со своей стороны, инструктируя Вайнанта, посла США в Лондоне и представителя американского правительства в ЕКК, предписывал ограничивать круг занятий комиссии сугубо техническими рамками и не втягиваться без специального разрешения в общеполитические дискуссии.