— Я лично собираюсь при этом присутствовать, — продолжал король, — меня можно будет узнать по этим белым перьям: такой же плюмаж являлся отличительным знаком моего августейшего отца при Иври. Я надеюсь, что господин герцог соблаговолит выбрать себе подобный же знак, чтобы в разгаре сражения было видно, где мы с ним находимся. Передайте герцогу мои слова, сударь — это единственные слова, за которые я могу и должен поручиться.

И взмахом руки он попрощался с графом; тот отвесил ему низкий поклон и удалился.

Весь вечер и всю ночь войска продолжали стягиваться вокруг Шомона; на следующий вечер под началом короля уже было двадцать три тысячи пехотинцев и четыре тысячи кавалеристов.

Около десяти часов вечера артиллерия и вся техника армии разместились в окрестностях Шомона; жерла орудий были обращены в сторону территории противника. Король распорядился, чтобы осмотрели зарядные ящики и доложили ему о том, сколько выстрелов можно будет сделать. В ту пору, когда штык еще не был изобретен, все решали пушка и мушкет.

В наши дни ружье снова заняло второстепенное место, которое ему отводится на учениях одной особо воинственной нации.

Как и предсказывал маршал Саксонский, оно превратилось в рукоятку штыка.

Военный совет начался в полночь. На нем присутствовали король, кардинал, герцог де Монморанси и три маршала: Бассомпьер, Шомберг и Креки.

Первым взял слово Бассомпьер, самый старший из военачальников; бросив взгляд на карту, он рассмотрел позиции неприятеля, которые были досконально известны благодаря донесениям графа де Море.

— Если нет лучшего мнения, то вот мое предложение, государь, — произнес маршал.

Поклонившись королю и господину кардиналу, чтобы показать, что он обращается только к ним, Бассомпьер продолжал:

— Я предлагаю поставить впереди полки французской и швейцарской гвардии, а Наваррский полк и полк д’Эстисака разместить на левом фланге. Оба крыла выделят по двести мушкетеров, и те поднимутся на вершины Монморонского и Монтабонского хребтов. Взойдя туда, они легко смогут присоединиться к его высокопреосвященству и занять оборону на заграждениях; как только сверху послышится первый выстрел, мы перейдем в наступление; в то время как мушкетеры будут атаковать заграждения с тыла, мы ударим с фронта двумя полками гвардейцев. Подойдите к карте, господа, посмотрите на позицию неприятеля и, если можете предложить план лучше моего, смело изложите его.

Маршалы де Креки и де Шомберг изучили карту и присоединились к мнению де Бассомпьера.

Оставался лишь герцог де Монморанси.

Он славился скорее дерзкой отвагой, доходившей до безрассудства, нежели искусной стратегией, дальновидностью и осмотрительностью на поле брани; вдобавок он изъяснялся не без труда, заикаясь в начале своих выступлений, но, по мере того как он говорил, его речь становилась лучше.

Тем не менее, герцог отважно взял слово с разрешения короля.

— Государь, — сказал он, — я согласен с мнением господина маршала де Бассомпьера, а также господ де Креки и де Шомберга, которые знают, как высоко я ценю их мужество и опыт; я не сомневаюсь, что нам удастся взять заграждения и редуты, но после этого мы столкнемся с самым сложным препятствием — равелином полностью преградившим нам дорогу. Нет ли возможности прибегнуть в этой части укреплений к тому, что господин де Бассомпьер столь резонно предложил проделать в отношении редутов? Одним словом, нельзя ли обойти эту позицию по какой-нибудь горной тропе, сколь бы крутой и неприступной она ни была, а затем, спустившись вниз между равелином и Сузой, атаковать неприятеля с тыла, в то время как он ожидает нас с фронта? Для этого требуется лишь найти надежного проводника и бесстрашного офицера, что не представляется мне столь уж невозможным.

— Вы слышали предложения господина де Монморанси, — спросил король, — одобряете ли вы их?

— Они превосходны! — воскликнули маршалы одновременно, — но время не терпит, мы должны срочно отыскать проводника и офицера.

В тот же миг Этьенн Латиль прошептал что-то на ухо кардиналу, и лицо Ришелье просияло.

— Господа, — произнес он, — я нахожу что само Провидение посылает нам надежного проводника и бесстрашного офицера в лице одного и того же человека.

Обернувшись к Этьенну, который ожидал его распоряжений, кардинал приказал:

— Капитан Латиль, пригласите господина графа де Море.

Латиль поклонился.

Пять минут спустя вошел граф де Море, и, несмотря на скромное одеяние горца, все узнали в молодом человеке, благодаря его сходству со своим августейшим отцом — это сходство внушало зависть королю Людовику XIII, — славного сына Генриха IV. Он только что прибыл из Мантуи по воле самого Провидения, как выразился герцог де Ришелье.

Граф де Море, проделавший долгий путь, чтобы благополучно миновать Пьемонт, и прекрасно изучивший эту дорогу сочетал в себе качества надежного проводника и бесстрашного офицера.

В самом деле, как только ему изложили суть вопроса, он взял карандаш и начертил на карте, составленной г-ном де Понтисом, тропу, которая вела из Шомона в приют контрабандистов, и оттуда к джавонскому мосту; затем молодой человек отложил карандаш и рассказал, как по воле случая он был вынужден изменить свой маршрут, чтобы спастись от преследования испанских разбойников, и в результате этого вышел на тропу, с которой можно было незаметно подойти к укреплениям Сузы, прилегающим к горе.

Графу де Море было дозволено взять с собой пятьсот человек — более многочисленному отряду было бы нелегко действовать на такой дороге.

Кардинал хотел, чтобы граф отдохнул несколько часов, но тот отказался — нельзя было терять ни минуты, ибо он хотел успеть к началу наступления, чтобы отвлечь внимание неприятеля.

Граф де Море попросил кардинала дать ему в помощники Этьенна Латиля, в преданности и смелости которого не приходилось сомневаться.

Таким образом, исполнилось заветное желание бравого капитана.

В три часа отряд бесшумно двинулся в путь; каждый взял с собой запас продовольствия на один день.

Ни один из пятисот человек, находившихся под началом графа де Море, не знал юного командира, но, когда солдатам сказали, что их начальник — сын Генриха IV, все устремились к нему с радостными возгласами; молодому человеку пришлось показать свое лицо, и, когда воины убедились при свете двух факелов в его сходстве с Беарнцем, их воодушевление усилилось.

Отряд сделал привал, не доходя пятисот шагов до Желасской скалы.

Чтобы захватить заграждение, к скале привезли шесть пушек, каждая из которых стреляла шестифунтовыми ядрами.

Пятьдесят человек охраняли артиллерийский парк. Войска, которым предстояло пойти в атаку, включали в себя семь гвардейских, шесть швейцарских и девятнадцать наваррских рот, а также четырнадцать рот д’Эстисака и пятнадцать — де Со.