Такая провокация больно задела ее, она взялась за оборону своего Вау:

— Она была мертвой землей, мы возродили ее своим городом, открыли в Вау торговлю и вернули пустыне жизнь.

— Была она чистой и невинной, а вы попрали все это торговлей. Ничто не отнимает так много, как дающая себе полную волю торговля.

— В торговле — тайна жизни. Торговля — обмен, а обмен — это жизнь. Ты что, отрицаешь, что обмен — это жизнь?

— Разве осмелится смертный отрицать тайну созданий? Что, неужто способен убогий человек, явившийся неведомо откуда этим самым обменом, вторгнуться в божественную тайну? Ты все же не забывай, что разница между обменом человеческим и божиим обменом что разница меж творцом и твореньем…

— Сотворенному ничего не остается, как вести диалог с Творцом. Ему непременно надо было начать это делать с тех пор, как его решительно низверг Всемогущий из царства и опустил на самое дно. А Всемогущий был первым, кто заключил договор, повесил завет на шейку глиняному кувшину, когда отправил его в изгнание. Так ведь говорили, будто Он сказал ему в назиданье, что будет благословлять его шаги и деяния и не отступится от него, пока сотворенный сей будет следовать завету и будет продолжать вести диалог свой. В диалоге сем — любовь к Всемогущему и секрет связи глиняного сосуда с первоосновой, с царствием небесным. Если бы не диалог, не поставил бы Он его своим наместником в Сааре.

— Это толкование больше походит на богохульство магов. Эти тексты все отправлены вкраплениями религии магов.

Когда народ Азгера бессилен что предпринять в толковании божественного, принимается в нас камни метать, тексты маговские. Будто и Коран не содержит специального высказывания о том, что человек сотворен наместником Аллаха на земле.

Здесь именно и прячется хитрость магов. Они опираются на коранический текст, а затем ввергаются с ним в дебри. А ежели войдет коранический текст в дебри Неведомого, выйдет оттуда уже под иной маской. Под маской негров и магов.

Побивание магов камнями — есть оружие немощи.

Я признаюсь, я вовсе не являюсь факихом-толкователем религии мусульман, однако я в состоянии утверждать, что человек-еретик извратил завет всего лишь падением в Сахару. Он предал завет. И если диалог был свидетельством связи его с первоначалом небесным, то он и его исказил, когда позволил алчному гулю привести себя к обмену-торгу, дабы извлекать из золота ценность для занятий обмена любовью. Сахара нас всех научила, что человек не нуждается ни в чем, кроме любви, если хочет обессмертить свой род и вид. А она, эта мудрая старуха, которую мы зовем Сахарой, показывает нам ежедневно, как вершится жизнь одним лишь небесным подчинением. Плодится недород, и плачут твари. Небо дает свой ответ и собирает облака, чтобы пролить любовь на землю. Семена пробуждаются, и оживают растения. Цветет испанский дрок, и лопается земля от сокровищ трюфелей. Газели и бараны находят пищу, и птицы плодятся. Ветер спешит, и разлетаются цветы с пыльцой и множатся повсеместно. Изжаждавшиеся дерева подхватывают ее насладиться любовью и творят из нее жизнь. Жизнь, к диалогу с которой побудил нас господин небес и пустынь. И что же, потеряем мы что-нибудь, если ограничим себя этим диалогом? А если вернемся к дьявольскому обмену, о котором ты заговорила? Что с жизнью случится, если мы перестанем заниматься металлом, прекратим обмен прегрешениями да усладами? Я готов об заклад побиться, что Аллах сотворил земное наместничество для твари своей кровной, которая удовольствуется первоначальным диалогом — подражанием Всевышнему, подражанием, которое позволяет жизни не прерываться в обмене любовью, а не для того дьявольского создания, что не спит, а дни и ночи коротает в единственной нужде — сделку торговую совершить.

— Ну, я тоже готова об заклад побиться, что простой любовью ты не ограничишься, если обнаружишь, что недолговечен. Если поймешь, что все слезы со смертью навеки высохнут. И не только они скроются, но и всякое упоминание о тебе тоже пропадет. Приплод твой. След твой. Так, будто тебя и не было. Словно ты не существовал. И этот день бледный уже не за горами. Ты видишь, он каждое утро все ближе. Идешь ты на кладбище, и сообщает тебе прах истлевший, что кости были только вчера живыми созданиями — ползали, любили, мечтали о светлом будущем. Все на свете мечтает о прекрасном завтра. Все видит счастье в завтрашнем дне. Не ведает никто, что день завтрашний несет с собой всего лишь гибель. Только конец. Пустоту и отсутствие. Прах. Завтра несет в себе успокоение вечное под земным прахом. Земля безлюдная — вот это завтра! И если в том выходит судьба, если круг земной ведет нас во прах, так чего это надо скупиться твари несчастной наслаждаться благами дня нынешнего?! Почему надо ей воздерживаться, не ввергать себя в поединки рыночные, не владеть, не попробовать лакомств, масла да мяса? Зачем надо скупиться деньги зарабатывать, золото копить, если все это прекрасно отвлекает от опасений и забавляет, дает возможность позабыть и думать о дикости завтра? Не приятнее ли забвение такое всех мечтаний, которые сгложут почва да пустота?

Уха не сдержал гнева:

— Все это — происки магов, я отверг эти мысли вполне. Ты что, отрицаешь, что это напрямую связано с самим духом магов? Я понимаю теперь, почему ты оставила меня подвешенным все эти долгие годы. Я теперь понял секрет твоих убийственных колебаний. Ты никого не любишь, потому что хочешь любить абсолютно всех мужчин. Ты никогда не поймешь, в чем тайна любви, секрет божественного обмена, потому что ты хочешь владеть всеми мужами. Это по духу торговцу. Как это далеко! Чтобы проникся любовью тот, кто избрал любовь предметом ненасытности купца!

Она не возмутилась, не протестовала. Сказала лишь с загадочной усмешкой:

— А почему нет? Я полагаю, женщина создана быть усладой всем мужчинам. Даром ценны для них всех. В этом — женский удел!

— Богохульство маговское!

— Не знаю я — и чего это устав коранический такую счастливую жизнь воспрещает?..

Уху бросило в дрожь.

— Я думал, ты не знаешь, чего хочешь! Многие женщины колеблются перед выбором, потому что не знают, чего им надо. Если б знал я только, что ты ересь такую хранишь, я б дело свое небесам вручил и с судьбою смирился. Биться об заклад тут — судиться с судьбой!

Он поднял голову вверх и обнаружил, как молодой месяц загадочно ему улыбнулся.

Он вернулся к празднику, а потом вместе с Ахамадом двинулся к строениям. Оба оседлали своих махрийцев и вернулись еще раз из лома на площадь вожделений верхом. Ахамад осадил своего верблюда и остановился поодаль, в то время как Уха, как был верхом, двинулся, приплясывая, к женской стайке. Он пересек площадь взад и вперед два раза. Затем пришпорил одной ногой махрийца, и тот еще два раза обежал танцевальный круг и женщин рядом с ним. Трое из них радостно заголосили, поднялись ввысь бешеные стенанья «имзада». Животное ответило на такое приветствие и свалилось на колени передних ног. Зверь, приплясывая, пополз вокруг собравшихся, гибко качая своей длинной изогнутой шеей, украшенной традиционной уздечкой, с которой свешивались разноцветные кожаные нити, они вполне могли поспорить с пышной прической красавиц.