class="p1">– Главное – не смотри, – отозвался Витя не оборачиваясь. – Они безвредны, если их игнорировать. Увидел – выкинь из головы, не думай, не представляй себе. Тут многие не имеют формы и получают ее из чужого разума. Увидел что-то смутное, начал представлять, – и оно впитывает эту форму, сосет твое воображение, как кровь, становится реальным. Страх открывает для них доступ. Так что не оглядывайся и не очкуй.

– Что это за твари? – спросил Гриша.

– Объедки человечества. Ошметки. Даже не души умерших, а… черт знает что. Насколько я понял, тут обитают наши будущие мертвецы.

– Будущие? Что это за фигня?

– Понимаешь, – Витин голос, казалось, блестел от испарины менторского удовольствия, – мы очень близки к смерти, носим ее в себе. И у всех здесь, в этом мире, появляются как бы двойники – из забытых воспоминаний, прожитых эмоций, дурных снов. Мы как бы не отправляемся в загробный мир целиком, а опадаем сюда частями, постепенно, как перхоть. И эти части самостоятельны. Они похожи на своего хозяина, как ксерокопия паспорта – на оригинал. Это как отпечаток в грязи, возникший до того, как в грязь наступили.

– Ну и хрень!

– А когда человек совсем умирает, – продолжал Витя, – то становится добычей своих двойников, и эти его формы выслеживают свой прототип, набрасываются на него и пожирают, пока не обглодают до полного ничто. И потом грызутся друг с другом, чтобы выгрызть остатки подлинной человеческой сущности, которую растерзали. Короче, уничтожают сами себя вместе с последними проблесками человеческого. Это место – что-то вроде желудка и кишечника для нашей реальности. Да, Гринь. Мы все закончим здесь, в самоубийственном самопожирании. Причем в коллективном самопожирании, что хуже всего. Не так страшно убивать себя в одиночку, как убивать себя коллективом из собственных расщепленных форм. Всякое «я» будет дробиться на бесчисленные «мы», а «мы» – распыляться до полного единого «ничто».

Гришу передернуло от холодка, скользнувшего по позвоночнику. Мозг едва переваривал мысль о том, что однажды и он рассыплется на груду таких вот пережеванных ошметков.

– Откуда ты все это знаешь, Вить?

– Сказал же, экспериментировал…

Грише показалось, что брат смутился, подбородок его задергался – так происходило всегда, когда Витя вспоминал что-то страшное или постыдное. Он явно не хотел открывать никаких подробностей о том, как добывал эти сведения.

– Глянь! – Витя оживился, показывая пальцем на очередное здание. – Там!

Бледный силуэт мелькнул в одном из окон. Братья бросились к зданию.

Внутри они поднимались по искривленным лестничным маршам, и здесь уже Гриша был первым. На одном из этажей он заглянул в перекошенный дверной проем и в углу пустого помещения увидел две фигуры, вжавшиеся друг в друга.

– Макс! – закричал он, рванувшись и перепрыгивая через бездонную дыру в перекрытии.

Он еще не разглядел сына, но чутье толкало вперед – и не зря.

Макс лежал на пыльном полу, а рядом сидело, обхватив мальчика паучьим множеством тонких рук, сгорбленное существо и старательно обцеловывало его темя, щеки, губы.

Гриша застыл в ужасе, рассмотрев лицо твари. Приблизился запыхавшийся Витя, положил брату ладонь на плечо.

– Спокойно, Гриня, спокойно!

У мерзкой твари, похитившей ребенка, было лицо Леры, бессмыслица зияла в ее глазах.

– Это не она, – шептал Витя над ухом, – это ее… осадок. Что-то, что она потеряла при жизни. Берем Макса осторожно. Одно резкое движение – и она очнется. Здесь очень опасны гнев, ярость, грубая сила – то, что напоминает им о жизни. Лера в сумке, наверное, сопротивлялась, дралась за Макса и «расплескала» себя, напитала эту тварь силами. Нужно действовать тихо, спокойно, даже с нежностью. Это их парализует.

– С нежностью? – горько усмехнулся Гриша, начиная закипать. – Так ты мою жену?..

– Это не она. Копия с ее копии. Успокойся!

– Успокойся? Ты трахал копию моей жены и говоришь «успокойся»? Да как я вообще тебя пущу теперь…

– Да тихо ты, мать твою! – прошипел Витя и застыл, прислушиваясь.

Гриша замолк. Где-то вдалеке раздался шум, будто с циклопической горы мусора сошла лавина и кубометры пыли взметнулись в воздух, сливаясь в печальный и усталый выдох.

– Слушай, нас уже давно заметили, это далеко не всегда страшно, но тут есть такие гадины, что лучше их не будить. Короче, забирай Макса, и валим отсюда! Только осторожно…

Братья начали аккуратно и бережно отрывать тонкие руки твари от мальчика. Худые пальчики то и дело по-обезьяньи вновь цеплялись за Макса, за руки братьев. Какая-то изжеванная копия Леры, это существо сопротивлялось слабо, неуверенно, точно животное, получившее смертельную инъекцию на столе ветеринара, и жалобно скулило:

– Ангел мой! Мой! Ангел! Еще хоть капельку тепла…

И вот Гриша уже держал сына на руках. Мертвенно-бледный, слишком легкий, неподвижный – тот казался куклой. Глаза-стекляшки влипли в небытие. А тварь все лепетала что-то неразборчивое, и Витя завороженно вслушивался в идущий по кругу бред о тепле, жизни, ангелах и о том, что даже ангелам суждено обратиться в пепел и бесконечно разлагаться на составляющие в этой обители смертной сени, а каждая из составляющих будет тосковать и страдать, многократно преумножая эту скорбь.

Гриша потянул брата к выходу.

– Пойдем!

Шум приближался. Странный шум, он словно сворачивался сам в себя, закручивался водоворотом, выплескивался вовне и тут же всасывался внутрь. Чудилось, будто чье-то пыльное дыхание касается затылка, играет волосками на шее.

– Вить, нам надо идти!

– Да-да, – задумчиво кивнул Витя, стряхивая с себя колдовские путы шепота, но глаза его так и остались остекленевшими. – Спустимся вниз. Елизара лучше не звать внутри зданий – тут все рухнет к едреням.

– Зачем она его забрала? – спросил Гриша на лестнице.

– Может, материнский инстинкт. Или хотела пожрать, но не смогла. Он же не Лера, хотя в нем ее кровь, а это привлекло тварь. Я тут сам во многое не врубаюсь. Мы для них как бы ангелы, светочи из высшего мира. А с ангелами знаешь что делают?

– Что?

– Им поклоняются. А еще их насилуют и пожирают.

* * *

Окна на лестнице отсутствовали, но все было видно – и обшарпанный бетон, и крошащиеся ступени, и кривые, как оплавленные, перила. Казалось, в этом странном мире нет разницы между светом и его отсутствием.

– Ты заметил, – внезапно спросил Гриша, – что лестничные марши стали длиннее?

– И верно… – Витя замер на месте и удержал брата за плечо. – Я думал, меня уже глючит…

Они остановились на середине лестничного пролета и принялись осматриваться, пытаясь оценить расстояние до верхней и нижней ступенек. Максим лежал неподвижно на руках у Гриши, и тот то и дело прислушивался – дышит ли сын.

– Твою-то маму слева направо! – пробормотал Витя. – Лестница удлинилась вдвое!

– Ты уже видел такое? Знаешь, что делать?