Возле амбара председатель пропустил вперед старшину, взял Лопахина за локоть:

– Погляди сам, горячка, что у нас осталось. Черного амбара не имею и скрывать от вас ничего не хочу. Ребята вы, видать, боевые, славные, и я бы овцы, скажем, не пожалел вам на варево, но весь скот – и крупный и мелкий – отправили вчера в эвакуацию по распоряжению района. Осталось только то, что принадлежит личному пользованию колхозников. Свою бы овчишку отдал, но у меня в хозяйстве – только жена да кошка.

Лопахин молча помог отомкнуть большой висячий замок, шагнул в полутемный амбар. Только в одном небольшом закроме, в уголке, сиротливо кучились сметки пшена. Видя нерешительность Лопахина, старшина строго сказал:

– Действуй!

Перегнувшись, багровея со стыда и напряжения, Лопахин смел лежавшим на дне закрома гусиным крылом пшено на середину, выпрямился.

– Тут его килограмма три будет или около этого.

– Ну и забирайте все, нам его на развод не оставлять, – добродушно сказал председатель, не сводя с Лопахина подобревших, почти ласковых глаз.

Пока Лопахин горстями ссыпал пшено в вещевой мешок, старшина достал из кармана просолившийся от пота тощий бумажник и, шевеля пыльными усами, стал отсчитывать замасленные рублевки.

– Сколько по твердой цене? – спросил он, исподлобья глядя на председателя. Тот, смеясь, махнул рукой:

– Нисколько. За сметки не берем.

– А мы даром не берем. Ясно? – Старшина положил деньги на край закрома, чинно сказал: – Благодарствуем за уважение. – И пошел к выходу.

– Мыши твои деньги съедят, – все так же посмеиваясь, сказал председатель.

Старшина не ответил. За дверями он отозвал в сторону Лопахина, шепнул:

– Почин есть, а дальше что? В сказке солдат из топора кашу варил, так то – в сказке, а мы как будем, шахтер? Жидкая кашка без заправки и хлеба то же самое, что свадьба без жениха, а ребята голодные до смерти! Прямо безвыходное положение, – грустно заключил старшина.

Безвыходное положение? Нет безвыходных положений! Так, по крайней мере, всегда считал Лопахин, и, быть может, последняя фраза старшины и заставила его принять опрометчивое решение… Веселые огоньки зажглись в светлых бесстрашных глазах Лопахина. Черт возьми, как он раньше не подумал об этом, как мог он опустить руки, имея на руках такой козырь, как свой неизменный успех у женщин, свою неотразимость, в которую верил всем сердцем? Лопахин бодро похлопал приунывшего старшину по плечу, сказал:

– Главное, не робей, Поприщенко! Положись во всем на меня. Сейчас все организуем. На сегодня многого не обещаю, буду знакомиться с обстановкой и вести разведку боем, а уж завтра утром накормлю вас всех – во! – И приложил ребро ладони к раздувшимся ноздрям.

– А что ты придумал? – осторожно осведомился старшина. – Может, какую беззаконную пакость?

– Все будет согласно закона, даю честное бронебойное слово, – заверил Лопахин и широко улыбнулся. – В этом деле страдаю один я. Придется мне поколебать свои нравственные устои, но уж поскольку они и до этого давно расшатанные – готов пострадать ради товарищей.

– Ты говори толком и не морочь мне голову.

– А вот сейчас узнаешь. Товарищ председатель, на минутку!

Лопахин, доверительно касаясь пуговицы на гимнастерке председателя и в упор глядя в его узко посаженные глаза, заговорил:

– Парень ты свой, и я с тобой буду говорить начистоту: кормиться нам чем-нибудь надо, так? Ты помочь нам продуктами не можешь, так? Тогда помоги в другом деле.

– В каком?

– Есть в твоем колхозе вдова или солдатка, чтобы зажиточно жила, чтобы у нее в хозяйстве всякая чепуха была, ну, куры, там, или овцы, или другая какая мелкая живность?

– Конечно, есть таковые. Колхоз наш не из бедных.

– Ну вот и станови нас на постой на одну ночь к такой зажиточной гражданочке. А там уже наше дело будет, как с ней столкуемся. Только, пожалуйста, чтобы хозяйка не мордоворот была, а так, более или менее на женщину похожая, понимаешь?

Председатель насмешливо сощурил глаза, спросил:

– И не старше семидесяти лет?

Слишком серьезный вопрос обсуждался, чтобы Лопахин мог принимать всякие шуточки. Он задумчиво помолчал, потом ответил:

– Семьдесят – это, браток, многовато, это – цена с запросом, а на шестьдесят, на худой конец, согласен, куда ни шло! Риск – благородное дело! Но желательно, конечно, помоложе…

– Что ж, это можно, – морща в улыбке губы, сказал председатель. – Это ты по-солдатски решаешь. На безрыбье, говорят, и рак рыба, а в поле – и жук мясо. Поставлю на квартиру, только, чур, на меня после не обижаться…

– А в чем дело? – настороженно спросил Лопахин.

– Недалеко отсюда живет одна солдатка. Лет ей под тридцать. Муж у нее на фронте, старший лейтенант. В хозяйстве у нее черта одного нет – и куры, и гуси, и утки, и двух большеньких поросят держит, и овец десятка полтора имеет. Богато живет! И главное – одна, ни детей, никого нет. Да вон дом ее, видишь за тополями зеленую крышу? Это она самое там проживает. А муж ее до войны работал…

– Мне он по ночам не снится, ее муж, – нетерпеливо прервал Лопахин. – А в чем дело? За что можно обижаться-то? Возраст вполне подходящий!

– Строга она, парень, ох, до чего строга!

– Ну, это не страшно, не таких обламывали, веди, – самоуверенно сказал Лопахин и повернулся к старшине. – Разрешите действовать, товарищ старшина?

Поприщенко устало махнул рукой:

– Действуй. Только что-то мне сомнительно… Подведешь ты нас, Лопахин.

– Я? Подведу? – возмутился Лопахин.

– Очень даже просто подведешь. Служил я на действительной в старой армии, тоже молодой был, землю копытом рыл, не без греха жил. Ну, оторвешься, бывало, к знакомке, ну, яичницу и бутылку водки охлопочешь себе, а ведь тут двадцать семь человек… Вот я и думаю: как же это надо услужить бабе, чтобы она не на одного, а на двадцать семь душ харчей отпустила? Тут, шахтер, трудиться надо, я бы сказал…

– А я с трудами не посчитаюсь, – скромно уверил его Лопахин.

* * *

На западной окраине неба почти недвижно стояла белая, с розовым подбоем тучка. Вокруг неровных, зазубренных краев ее гулял вышний ветер, кучерявил лохматую окаемку. Выше тучи прошли на север четыре «мессершмитта». Они свалились вниз где-то за хутором, и спустя немного ветер донес частую дробь пулеметных очередей и глухие разрывы.

– Кого-то накололи на дороге. Кому-то сейчас скучно там… – сказал высокий длинношеий боец, промышлявший за Доном раков.

Лопахин только на секунду поднял голову, прислушиваясь к недалеким разрывам, и снова опустил ее, поплевывая на сапоги и тщательно надраивая их длинной лентой, отрезанной от полы немецкой шинели.

Бойцы разместились под