Теперь же я заговорила о том, что экуменическая деятельность владыки, судя по первым двум росткам (я имела в виду Иосифа и Бернара), кажется мне не вполне определившейся, сыроватой. «Совершенно разные, ничего общего, сплошное и окончательное разделение. Как можно полагаться и на того и на другого – одновременно? Вот уж воистину сидеть на двух стульях!» Наверное, я высказалась слишком резко. «Не знаю, – муж ответил задумчиво, – Никодиму виднее». – «Рано или поздно, – я перебила нетерпеливо, словно торопя приближение экуменических времен, – все равно выбирать придется. И это – важный выбор». Подпере в кулаком щеку, я думала о том, что Иосиф, будь он выбран, привнесет плоховатый язык, суеверия и необоримую любовь к сладкому. Нет, еще кое-что: я вспомнила о простодушных удовольствиях, которые обеспечивает неприкосновенный паспорт, если сунуть его под нос глуповатому и трусливому топтуну . «С таким приданым далеко не уедешь», – я подвела итог про себя. Отец Бернар – хитрый, умный, осторожный – мог стать союзником владыки Никодима в таких предприятиях, какие Иосифу и не снились.

«Если бы выбирать мне, – отец Глеб прервал мои мысли, – я – за Иосифа». – «Почему?» Мне показалось, муж удивился. «Не люблю иезуитов, больно уж хитрые, – отец Глеб отрезал коротко, – а этот вообще шпион…» – он засмеялся. Муж пожал плечами. Шутка мне не понравилась.

Тем не менее Иосифа я опекала – принимала у себя и изредка навещала в Академии. После Пасхи, занятая институтскими делами, я как-то отдалилась от отца Глеба – мне казалось, к его немалому облегчению.

Безразмерные платья

Между тем институтские дела шли своим чередом: сдав экзамены, я поступила в очную аспирантуру. Этот шаг открывал новые перспективы: после защиты диссертации я надеялась получить ставку старшего преподавателя и упрочить свои позиции на кафедре. С каждым годом мне все больше нравилась преподавательская работа.

Аспирантура сблизила меня с Верочкой Елисеевой. Она приехала с Урала по целевой разнарядке, но, как выяснилось, с двоякой целью: во-первых, защититься, а во-вторых, выйти замуж за ленинградца и тем самым избежать возвращения в родной город. В этом направлении Верочка работала активно, частенько обращаясь ко мне за советами, видимо, как к особе замужней. Будучи порядочной провинциальной девицей, она никогда не знакомилась на улице. Наслушавшись рассказов , боялась попасть в дурную историю.

Однажды, еще зимой, как-то пришлось к слову, и я упомянула о том, где работает мой муж. Порасспросив, Вера вознамерилась попытать счастья. Ее первый пыл я охладила: большинство семинаристов – тоже приезжие, однако есть и ленинградцы – особенно в Академии.

«Учти, перед рукоположением будущий священник обязан жениться. Но все не так просто: выбрав невесту, он должен получить благословение ректора. И тут уж как ректор посмотрит – может и не дать». – «А по чему он судит?» Я ответила, что по общему благолепному облику и девической скромности. «Да ладно, не бойся, мужья получаются верные – не хуже военных. Во всяком случае, никаких разводов».

Об армейском постоянстве она была наслышана, а потому решительно распространила матримониальные помыслы на семинаристов. С этого все и началось, однако, мало-помалу прислушиваясь к духовным советам моего мужа (к нам в гости она приходила довольно часто), Верочка вознамерилась всерьез приобщиться к церковной жизни. Упорства и ответственности ей было не занимать. С тем же упорством, с каким просиживала над книгами, добиваясь целевой аспирантуры, она отстаивала службы, выбрав, по совету моего мужа, достойного духовника. Им стал отец Глеб. Новой духовной дочерью он мог гордиться. Не прошло и месяца, как она исповедалась и причастилась и уже поглядывала на меня осуждающе: как-то раз я проговорилась, что к причастию не хожу.

Я помню тот день. Накануне муж уехал в Ватикан с делегацией Отдела внешних церковных сношений – готовили будущую встречу владыки Никодима с Иоанном Павлом I. На этот раз предстояли предварительные собеседования, в которых муж должен был принять участие в качестве члена делегации и переводчика с православной стороны. Предстоящей встрече он особенно радовался: «Замеча-ательно! Уж бу-удет о чем поговорить! Поговоря-ят со знанием дела! – собирая чемодан, он повторял на все лады. – Свечку… свечку ГБ», – и обводил туловище широким жестом, не оставлявшим сомнений в способе использования упомянутой свечи.

Машина пришла засветло, и, проводив, я вознамерилась поспать, но часов в девять позвонил Иосиф – попросил разобрать с ним акафист: по-русски он и читал плоховато. В Академию я приехала после обеда и в вестибюле чуть не столкнулась с Верочкой: они беседовали с отцом Глебом. Поцеловав ему руку, она направилась к выходу. Заметив, отец Глеб окликнул меня.

Только теперь, встретившись с ним глазами, я вдруг пожалела, что мы давно не виделись. Он тоже смотрел на меня с радостью. Попеняв за то, что он совсем нас забыл, я, может быть, желая его порадовать, отметила, что под его благотворным влиянием Верочка стремительно воцерковляется. Легкое, почти неразличимое презрение тронуло его губы, и, опуская глаза, он ответил: «Это – простая задача». Вечером мы вышли вместе.

Кружа по улицам, мы беседовали мирно. Ни с того ни с сего отец Глеб заговорил о том, как он познакомился с женой. Знакомство нагадала цыганка: предсказала дальнюю дорогу и женитьбу, причем с подсказкой – избранницей станет воспитательница детского сада. В те годы его влекло к университетским девушкам, в общем, он не придал этому значения и совершенно забыл. По возвращении из Африки, где работал по контракту на советской биологической станции, будущий отец Глеб женился на воспитательнице средней группы. Он встретил ее в Александровском саду – в окружении детей. Странность заключалась в том, что и женясь, он ничего не вспомнил. И только тогда, когда в семейной жизни начались осложнения, о которых он упомянул туманно (то ли жена оказалась стойкой атеисткой, то ли противилась его переходу в Академию), отец Глеб вспомнил предсказание и нашел исчерпывающее объяснение. Неладно сложилось потому, что, обратившись к цыганке, он совершил непростительный грех волхвования.

«Ну, в конце концов, можно же и… разойтись», – я сказала сочувственно, словно забыв о его священстве. «Что ты, что ты, – он заговорил горячо и испуганно, как будто, упомянув о недозволенном, я усугубляла его давний грех. – Священнику нет обратной дороги». Пожав плечами, я предложила монашество: «Вот как Иосиф – почетный выход и карьера». – «Монашество не для меня, слаб», – он произнес с гордостью, словно счел свою слабость украшением. Я засмеялась и предложила погреться в кафе.

«Странно… Мы с тобой гуляем – вот так», – грея руки о надколотую чашку, он глядел на меня помолодевшими глазами и, веселея, как будто жизнь становилась поправимой, рассказывал о том, что в этом преодолении есть особенная радость. Своеволие – страшный грех. «Бог сам знает, куда привести, Бог усмотрит». То прикладываясь ладонями к остывающей чашке, то делая маленький глоток, он говорил о том, что браки заключаются на небесах. «Ну разве что, – я подумала о своем, – церковные, вы ведь с Наташей венчались? А мы – нет», – сказала и подняла на него глаза. Взгляд отца Глеба метнулся, словно, упомянув о венчании, я поймала его за недозволенным. «Это – неважно, то есть важно, но – не главное», – отставляя остывшую чашку, он забормотал.