Методология или логика исторической науки не представляет собою в настоящее время законченной и вполне оформившейся дисциплины. Поэтому для ее построения мы нуждаемся прежде всего в собирании, обозрении и критической проверке того, что сделано для этой науки до сих пор; другими словами, для этой цели мы прежде всего должны собрать накопившийся в течение времени материал. Вопросы исторической методологии живо трактуются последние десятилетия, но в общей научной работе материал для этого подготовляется с тех пор, как начала организоваться сама история в строгую науку. Этот материал есть рефлексия о методах исторического изложения со стороны представителей как эмпирической истории, так и философии истории. Размышления философов об истории ценны потому, что в силу исторической и принципиальной близости философии и логики именно философы неизбежно должны были связывать эту частную проблему как с современной им логикой, так и со всей системой философии. Разумеется, философски настроенные, подготовленные или просто философски одаренные представители эмпирической истории всегда действовали в том же направлении и дают теперь нам не менее богатый, а иногда и более ценный в силу своей конкретности материал.

Одним из наиболее интересных и важных моментов, доставляющих нужные нам материалы, является момент зарождения современной научной истории. Таким моментом является XVIII век, в частности эпоха Просвещения. Распространенное мнение о «неисторичности» и даже «антиисторичности» этой эпохи поэтому неверно или в лучшем случае крайне односторонне. Это мнение основано не на изучении фактов, а представляет собою вывод из также односторонних и часто предвзятых характеристик философии XVIII века, в частности рационализма, который будто бы представляет почву неблагоприятную для уразумения и уяснения смысла и духа исторического метода. Опровергнуть это мнение не составляет труда путем простого указания и названия соответственных фактов, и это есть прямая задача историографии, выполняемая уже некоторыми современными историографами (Фютер). Но историография, будучи в высшей степени важной вспомогательной дисциплиной для науки истории, преследует свои собственные цели, состоящие в том, чтобы ознакомить историка с историей его науки главным образом со стороны успехов и прогресса последней в сфере ее содержания. Для полного методологического освещения вопроса требуется также специальный анализ, который вскрывал бы внутреннюю связь в развитии методов науки, – в особенности сознательной рефлексии о них, – и соответственных философских принципов. В силу этого простое собирание материалов с самого начала уже требует также философско-критической обработки.

Изучение положения вопроса в XVIII веке наводит на мысль, что для лучшего понимания перехода от прагматической к научно-объяснительной истории методологически полезно допустить между ними некоторую переходную стадию, которую удобно обозначить именем философской истории. Философская история представляет собою попытку осмыслить историческое изложение с некоторой «точки зрения», объединяющей историю в одно целое и освещающей ее с точки зрения одного принципа. Впоследствии по большей части такой принцип оказывается или односторонним или внешним для исторического процесса, и он заменяется построением объяснительной гипотезы научной истории или внутренне образующей и осуществляющейся в мировом процессе идеей философии истории. Философская история является, таким образом, моментом, где разветвляются пути эмпирической научной истории и философии истории. Но философская история также заключает в себе ростки таких методов, как метод сравнительный в собственном смысле и подобные, зародыши некоторых других наук, вроде динамической социологии, а равным образом зачатки и приложения исторического метода к специальным объектам права, языка и т. д.

Предвестие такой философской истории можно видеть уже в идее «истории наук и искусств» Бэкона, каковая идея весьма привлекала внимание французских просветителей и нашла свое осуществление в понимании истории как прогресса и успехов человеческого разума. Если предположить, что эта идея у Бэкона была не случайной, а была органически связана с его «философией», то разве только в том отношении, что интерес в широком смысле к эмпирическому включал в себя и историческую проблему. Вообще бэконовский эмпиризм не мог быть благоприятным философским основанием для уяснения исторической методологии, потому что сколько в этом эмпиризме было философского, оно сводилось к идее объяснения процессов действительности как процессов, управляемых чисто механическими «формами», где конечным идеалом представляется объяснение в определениях материалистической метафизики. Что касается «новой логики» Бэкона, то она прежде всего не была даже логикой, а была эвристикой, а затем, как опыт обоснования логики на эмпиризме, она заключала в себе естественно возникающее таким образом противоречие и просто уничтожалась, когда последовательно осуществленный в английской философии эмпиризм привел к феноменализму. Желая быть философией, основанной на естественно-научном опыте, бэконовский эмпиризм не оставил даже методологической проблемы этого опыта, тем более он не был в состоянии поставить и понять проблему «опыта исторического».

Единственный пример применения бэконианства к решению методологической проблемы истории встречается у Болингброка. Однако Болингброка большинство исследователей считает защитником и идеологом только прагматической истории, и при самом благоприятном для Болингброка толковании у него можно найти лишь слабые зародыши перехода к философской истории. Французское Просвещение философски больше опирается на картезианство, чем на Бэкона, и в английском эмпиризме обращается преимущественно к Локку, а не к Бэкону. Первого представителя философского отношения к истории можно видеть в Монтескье, но считать, как иногда делают, его провозвестником исторического метода, значит, суживать значение этого метода; если даже согласиться с писателями-юристами, что Монтескье – провозвестник так называемого исторического метода в праве, все же это не дает оснований считать его в числе родоначальников современного понимания исторической науки и ее специфического метода; нельзя, однако, отрицать роли Монтескье в развитии исторической науки, поскольку он является выразителем применения метода сравнительного. Вольтер скорее является представителем новой, «философской истории», поскольку он делает опыт обозрения ее «с точки зрения» развития нравов. У Руссо недостает осуществления его идеи, но сама идея, с которой можно было бы изобразить историю по единому плану и как единый процесс, у него была; а в своем понятии коллективной воли он ближе подводит нас к специфическому определению предмета истории. Наконец, Тюрго ярко и с исключительным талантом намечает план философской истории «с точки зрения» успехов разума, что потом пытается осуществить Кондорсе, и что приводит к новым идеям Конта. Д’Аламбер хочет логически оправдать и осмыслить ту же мысль, но бэконовская «логика» и сенсуалистическая психология не дают для него надежных точек опоры; его Discours остается также только подготовлением к позитивизму Конта.

Рационализм лейбнице-вольфовской философии, послуживший основанием немецкого Просвещения, напротив того, будучи тесно связан с логикой, ясно ставил проблему опыта и вплотную подошел к проблеме исторического метода. Внимательное изучение Вольфа обнаруживает, что хотя сам Вольф не чувствовал важности и смысла исторической проблемы, но его рационализм по существу был благоприятен, по крайней мере, для постановки ее, и хотя Вольф до этого не дошел, тем не менее он оставил в своей системе для этой проблемы определенное место. Для того чтобы уяснить смысл вольфовского учения, необходимо решительно отказаться от представления о рационализме как об узко-рассудочной формальной системе, чуждой какого бы то ни было движения мысли вне рамок школьной логики. Понятие «разума», ratio, является плодотворнейшей идеей этой философии, где это понятие является основным и гносеологически как идея непосредственного усмотрения идеальных истин и онтологически, как идея разумного основания, определяющего не только истины идеального порядка, но и истины опыта, в том числе исторического опыта. Примером развития идей Вольфа в этом последнем направлении служит Allgemeine Geschichtswissenschaft Хладениуса (1752). Хладениус или Хладни (Хладный) ясно проводит идею методологии коллективного предмета, специфичности объекта истории и ее методологических объяснений.