– Алло! – раздалось в динамике. – Милиция слушает.

– Простите, – сказала девушка. – Я ошиблась номером.

Положив трубку на рычаг, она повела носом слева направо, наклонив шею, и резко вскинула левую руку. Из указательного пальца, словно из огнемета, вырвалась ревущая струя пламени, охватившая прилавок, неподвижное тело и шкафы с лекарствами. Баночки начали лопаться, огонь заполыхал сильнее – какие-то емкости явно содержали спиртовой раствор.

Запрокинув голову, Раэль истерически захохотала.

Ты слышишь их голоса в темноте?

Ужас, который раскручивает спиралью безумие.

В Раю свершилась кровавая баня —

но здесь нет места, где ты можешь спрятаться.

Кровавая баня – ты уснешь в Раю вечным сном…

Оззи Осборн, Bloodbath in Paradise

Мало мне было энтой хреновой ночи, так опять Голос наказал – день выдался – ну полная лажа. Откровенно скажу – не день, а говно. Спать хочу так, што помираю (энто так балакать принято, на самом деле я уже мертвый), два раза прямо на ходу лбом в пальму впечатался. Его благородие сначала глядел на меня да зубы скалил, но скоро настроение ихнее непонятно почему сильно поменялось. Как только мы съездили на остров, где живут басурманы и вабизяны мохнатые, которые, гады эдакие, мою ручку «Паркер» прямо из кармана сперли, так господина Калашникова словно башкой в прорубь окунули. Вышли мы с царевичем из виллы, вернулись, а он сидит возле этого здоровенного талмуда, злой как собака, и аж трясется. Я его спрашиваю энтилихентно – в чем, мол, дело, старый боевой друг? А его благородие как отправит меня по кочкам да к родимой матери: от сплошного бипа свист в ушах пошел. Царевич репой покрутил и в другую комнату ушел, а его благородие вроде бы сразу очнулся – подозвал меня жестом, сунул в руку пять малехоньких пузырей в упаковке и шепотом велел Сурену отдать, чтобы тот по проторенной дорожке их в Город переправил. Строго-настрого запретил мне энти пузыри открывать и честно предупредил, что водки там все равно нет. Ну а раз нет, зачем мне туда соваться? Спрятал я пузыри, а его благородие в обратный образ вернулся – опять сидит, как филин на дубу. Ну, больше я его беспокоить не стал, благо ученый. Сели на катер, поехали с энтого острова с вабизянами и большими серыми коровами, у которых вместо носа не скажу что, обратно в Райцентр. Варфоломей и царевич пытаются его благородие разговорить, а тот им не отвечает, погрузился в свою книгу толстую, отмечает там чего-то, хмыкает про себя и головой качает. Потом достал из штанов блокнот и на ходу начал зарисовывать со страницы круглую такую штуку – вроде колобка. Хотел я ему глоток самогонки из фляжки дать, да вспомнил – бипы проклятущие на таможне ее отобрали. Пока все своими делами заняты, я к Сурену подсел, все ему изложил шепотом и пузырьки в пояс незаметно втиснул – тот сказал, что по той же схеме ближе к ночи будет результат. Заодно спросил душевно так, не передаст ли его родня водочки чуть-чуть для души православной? Сурен, собака такая, ответил, что водку иль сигареты, хоть тресни, через таможню не протащишь, это не у нас в Городе. Правда, как-то очень неуверенно он все энто сказал, даже голос у него дрогнул немного. Ну, такую вещь я и сам знал, но думал – раз в Рай гастарбайтеров шлют, значит, и возможность контрабанды в натуре существует. Подплываем к Райцентру, а там уже на причале Габриэлькина запасная колесница стоит, не из серебра которая, с его личным кучером – похоже, что из эфиопов, больно уж черный, зараза. Эфиоп шляпу сымает, кланяется и говорит – мол, Габриэль вас, господа хорошие, ждет в архивном центре, у него для господина Калашникова важное сообщение. Тут его благородие усмехается нехорошо и говорит – у него тоже сообщеньице имеется. Кони – звери, домчались мы вмиг, и дух у меня захватило: дворец из розового мрамору, да весь крылатыми скульптурами украшен. В форме буквы «П» построен, всего на сто этажей – низенький-низенький: у нас в Городе даже в трущобах для бомжей пропитых – и то пятисотэтажки строят, ибо места нетути. Заходим – красота-то в архиве энтом, слов не находится: хочется на каждом шагу бип говорить, ибо ничего другого попросту на ум не приходит. Комнат там до фигища, и каждая подо что-то отдельное присобачена. В одной свитки, Всемирному потопу посвященные, в другой – все издания Библии в мире, хучь на сингальском, хучь на корякском языке, в третьей – коллекция изображений Голоса на Земле – и с черным лицом, и с глазами, как у китаезы. Здорово так, однако потолки не удались – какая-то аляповатая ерунда наверху намалевана, вроде как рисовал еврейскоподданный Остап Бендер на пароходе – проходимец из нелегальной книженции, о котором господин Калашников мне во время пьянки рассказывал. Спрашиваю Варфоломея – а што ж там такое-то приключилось? Да вот, говорит, Микеланджелов своих у нас нетути, таланты все в Аду, а потолок-то надо расписывать: пришлось позвать одного гастарбайтера, маляра из Серпухова, – тот и разделал, как мог. Начальство сперва морщилось, но ему втюхали в оба уха про новомодную тенденцию и плюсы современного сюрреализма, оно и смирилось. Дошли до середины зала, к пышной такой лестнице с гладкими перилами в голубом бархате, и тут к нам по ней сам Габриэлька сбегает, крылами шурша. Не спросясь, берет господина Калашникова под руку, отводит в сторону и что-то активно на ухо ему втирает. Его благородие слегка щекой дрогнул – видно, что удивился, но в остальном виду не подал: молодец, моя школа. Минут десять они эдак шептались, потом попросили нас всех в холле с диванами обождать, а сами свалили за такую круглую железную дверь, как на корабле, – да за ней и исчезли. Сидят они уже цельный час, и ни гу-гу – пишут или заседают, хрен их разберет. Народ, гляжу, тоже заскучал – царевич Дмитрий вытащил мобильник, и ну на нем в автогонки играться, а Варфоломей достал книгу «Жития святых» и начал ее благочестиво читать – детективов-то у них в Раю днем с огнем не найдешь, только по спецразрешению, и чтоб непременно не было насилия. А какой же детектив без насилия? Ежели в детективе у бабушки курицу похитили, а потом ее триста страниц ищут, то нам эдакого триллера даром не надоть. Сурен, стало быть, под шумок к своим армянским знакомым отправился, пузыри переправлять – придется поскучать в одиночестве. Сел я за здешний стол и свой дневник пишу, хотя буквы в глазах расплываются – упал бы вовнутрь всей рожей да уснул сладко.

Оторвавшись от писания, Малинин сладко зевнул – так, что с него можно было лепить скульптуру «Самсон, разрывающий пасть льву». Не отойти ли в сторону на тот соблазнительный диванчик, да не прикорнуть ли чуток? Бип знает, когда его благородие там с Габриэлькой перетрут, а время идет – вон царевич уже на третий уровень вышел. Захлопнув дневник, унтер-офицер встал, с натугой ухватив фолиант, взятый из библиотеки, – его взгляд устремился в сторону вожделенного дивана. Он уже мысленно положил на него голову и смежил веки, когда раздался предательский лязг замка, – железная дверь отворилась, и оттуда просунулась голова Калашникова.

– Так вот ты где, – сухо сказал Калашников, как будто Малинин все это время активно маскировался, сидя на потолке. – Тащи книжец сюда срочно.