ПРЕСС-БЮРО КГБ.

ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ КРАВЧЕНКО

С мая месяца я стал регулярным посетителем Пресс-бюро КГБ и Министерства Обороны, чтобы при личном контакте с этими людьми из разных ведомств, определявших судьбу романа, отбивать нелепые замечания. Я имел все их заключения, с которых В.П. Аксенов вначале снимал копии в «Юности», а затем, после разрыва с «Юностью», получил и все остальные. Но они-то не знали, что я об этом знаю и у меня на руках их заключения и экземпляры рукописи с «автографами» рецензентов на полях.

В обоих ведомствах были очень крутые разговоры.

В КГБ я общался только с Пресс-бюро, поначалу все было достаточно вежливо, разговаривали спокойно и даже понимающе изредка улыбались, однако, прожимая свои купюры, действовали закулисно и, как потом подтвердилось, за спиной кидали подлянку.

При разговоре — помимо начальника Пресс-бюро Владимира Федоровича Кравченко — всегда присутствовали два человека: полковник и генерал, все рассаживались за длинным полированным столом, в углу кабинета за приставным столиком сидел еще один полковник, который никогда в разговор не вступал (может, вел стенограмму разговора). В первый мой приход сотрудница КГБ, молодая интересная брюнетка в кокетливом переднике, бесшумно внесла в кабинет поднос и поставила на стол стаканы чая в подстаканниках и два блюдечка с несколькими конфетами и печеньем, как я про себя отметил, двух одинаковых на них не было. При последующих посещениях чай уже не подавали.

Я слушал все молча, всем им давал выговориться, чтобы получить максимум информации и иметь представление. Обыкновенно я слушал, опустив голову, как бы покорно. А потом начинал: сначала спрашивал, кто из них правил мне стиль в рукописи, я хотел бы тому посмотреть в глаза; в ответ — молчание; а потом я заявлял, что без согласия автора никто не имеет права вносить какие-то поправки в текст. Для них это было полным откровением. Тогда я предъявляю начальнику Пресс-бюро Гражданский кодекс РСФСР, раздел «Авторское право», 480-ю главу. Он внимательно смотрит на титул, я ему говорю: «Да нет, это не за океаном, это у нас издано, это закон РСФСР, которым вы должны руководствоваться в своей деятельности». Он передает эту книжку своему подчиненному, полковнику, и тот списывает 480-ю главу на моих глазах — и списывает титул Кодекса! То есть они работают десятилетиями и ни один автор в это их не ткнул носом. Затем начиналась «электросварка», которая длилась несколько часов. Есть у меня особенность: в моменты максимальной концентрации внимания я должен сосредоточить свой взгляд на каком-либо объекте или предмете. Таким предметом стал мой кейс, в котором я приносил необходимые для разговора документы. Я ставил кейс на шикарный полированный стол и автоматически поворачивал его в сторону говорящего, внимательно слушал, затем отвечал, подтверждая все заготовленными документами, где надо — давил демагогией — использовал их же оружие.

По мере неоднократных движений кейса на столе агрессия говорящих уменьшалась, появилась какая-то скованность, осторожность в выражениях, люди менялись на глазах. Анализируя их поведение дома, я предположил, что они посчитали, будто в моем кейсе находится диктофон и я их записываю. В моих автоматических действиях они наверное заподозрили (предположили), что я использую их повседневные излюбленные методы.

Если так себя вели в Пресс-бюро КГБ, где были люди более образованные, более грамотные и воспитанные, и чтение рукописей — их постоянная работа, то что можно было ждать и требовать от армейских генералов?

МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ

В Министерстве Обороны народ был просто темный и вели они себя довольно откровенно.

Я этих людей, в общем-то, себе представлял. Это были боевые офицеры, которые прошли войну, кончили войну командирами роты, батальона или полка, продолжили в послевоенное время служить в армии, дослужились за десятилетия до генералов и осели в различных тепленьких и не пыльных ведомствах — я по колодкам на кителях видел, что это боевые офицеры Отечественной войны. И вдруг возникает такая вещь: нужно консультационное заключение по рукописи художественного произведения. Вызывают человека, который никакого отношения ни к литературе, ни к рецензированию не имеет, но который горд полученным поручением, и он отстаивает все, что не соответствует его представлениям.

Ты приходишь — там сидит начальник Управления какогонибудь, генерал, причем он разъярен совершенно, что ты к нему добиваешься пропуска и ты его заставляешь этот пропуск тебе выписать, он уже против тебя настроен враждебно. Конечно, разговоры там были как с подчиненными по принципу: «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Поскольку он здесь начальник — я дурак.

Захожу в один кабинет. Нормальный мужик, постарше меня, седоватый, но крепенький, подобранный. Здороваюсь с предельной приветливостью: «Добрый день!» Как он меня понес! «Распустили вас... Я не обязан вас принимать, а вы лезете! Кто вы такой?! Каждый писака считает себя вправе ставить ультиматумы генералам! Обнаглели и распоясались!» Поорал пару минут. Я не удивился, потом спокойно спрашиваю: «Простите, вы не скажете, какое учебное заведение вы окончили?» Он говорит: «А какое вам дело?» Я говорю: «Просто мне интересно». «Вот!» — с гордостью показывает на китель, у него там значки об окончании военного училища и академии. И сразу раздражается. Я продолжаю: «Вы понимаете, я говорю скорее о гуманитарном образовании. Вы вот здесь «документ» написали через «а», вот здесь еще в двух местах совершенно чудовищные грамматические ошибки. Может, у вас своя «ведомственная орфография»? Вы понимаете, что этот вопрос не цель моего визита, но он меня беспокоит. Причем, как гражданин, я считаю своим долгом обратиться в ЦК КПСС, потому что если у нас оборона находится в руках людей, которые пишут «документ» через «а» и прочее, то в этой стране жить ведь опасно и страшно». Это люди, которые разговаривают с тобой как с подчиненными, не стесняясь в выражениях, резко, грубо, и если их не тормозить, они ничего не понимают.

Одному такому армейскому генералу я тоже показал Кодекс, он его читает и говорит: «Ну и что? Это же ваш гражданский Кодекс, а мы военным руководствуемся».

И все... То есть это люди специфические.

Были и угрозы. За два месяца до этого я сумел попасть к другому генералу и он мне орал: «Вам предписали, а вы не выполняете! Кто вы такой?! Советская власть, она что — кончилась?! Кто вы такой?! Кто вас уполномочил, кто вам дал право описывать Ставку и Сталина?!»

Я и ему протягиваю Гражданский кодекс РСФСР, а он мне кричит: «Я его в гробу видал. У нас свой военный кодекс!»

Как только я стал осаживать его на место, он спросил: «Вы где прописаны, в каком районе?» Я сказал, и он, поворотясь к боковому столику с телефонами, нажал какую-то кнопку или рычаг и, не беря ни одну из трубок, закричал: «Самойленко! Райвоенкома Краснопресненского через полчаса на связь!»

Потом повернулся ко мне и объяснил: «Я вас отправлю на шестимесячные сборы — в Кушку! Поползаете там полгода в барханах со змеями и тарантулами — живо придете в чувство! Мы вас научим уважать Советскую власть!» Тот первый генерал хоть сесть разрешил, а этот даже не предлагает. Стою у приставного столика, опустив голову, а он разоряется, не понимая, что заряжает меня и ожесточает. Вы впервые видите человека, у вас еще не может быть к нему ни злости, ни неприязни. А этот не понимает, что чем больше он орет, тем жестче я возьму его за горло. Наконец он мне надоел, я отодвинул стул у приставного столика, сел, открываю папку и говорю: «Насчет наряда, гауптвахты и командировки в солнечную Туркмению — это все эмоции, лирика! Давайте по существу — я же не целоваться к вам пришел. Это ваше заключение?» — и протягиваю ему бланк. Он кричит: «Я не разрешал вам садиться, а вы сели! Вы что здесь себе позволяете?! Совершенно обнаглели и распоясались!» Затем стал читать, покраснел и с возмущением спрашивает: «Где вы это взяли?» А я ему невозмутимо: «Это мне дали в Инстанции». Инстанцией они тогда ЦК КПСС называли и писали это слово в документах обязательно с большой буквы. Разумеется, я врал — все копии мне передавал В. П. Аксенов. И вот эти люди, до того читавшие только свою специфическую литературу, приказы, Уставы, может, еще мемуары военачальников, получали приказание написать заключение на художественное произведение.