Разговор тем временем продолжался:

– Ты, скорее всего, ни при чем. А вот я чувствую себя пригвожденным к нашему Лефортово, из которого, кажется, пока еще слегка, несмело, но уже начал тянуться кверху молодой бамбук, – мрачно ответил Томмазо Кампанелла.

– Вот и отлично!.. Отлично, что ты это понял! Тебе надо заканчивать с этой нудной, оседлой жизнью, пока бамбук окончательно не пророс из земли и не впился тебе в спину! Ты же помнишь, что я рассказывал тебе про сынка великого артиста Лассаля: тот понял, что только постоянная смена впечатлений, непрерывная круговерть, присущая полному приключений путешествию, только переезд с места на место могут избавить от постоянной депрессии, в которую, безусловно, просто не может не впасть нормальный умный человек от всей этой окружающей жизни, – распинался Паспорт-Тюремный, пытаясь уговорить Томмазо Кампанелла отправиться в его обществе в «особое» путешествие – на «гастроли».

– Нет-нет, я не согласен. Никуда я с тобой не поеду. И напрасно ты меня преследуешь! Я больше не желаю тебя знать! – воскликнул Томмазо Кампанелла.

– Погоди, не торопись отказываться, – не отставал от Томмазо Кампанелла Паспорт-Тюремный. – Отказаться очень просто. Но что ты будешь делать потом?.. Как ты осуществишь свою революцию в лефортовских настроениях? «Хорин» тебе больше в этом не поможет. Наверняка ты слышал по рации, что произошло в «Хорине». Господин Радио сбежал. Хориновская революция потерпела поражение. Никаких событий того рода, что все ожидали, не произошло: вас так и не пригласили на театральный фестиваль, никто так и не обратил на «Хорин» внимания. Там теперь правит бал мерзкий верзила Совиньи!.. Вернись ты в «Хорин» – ты бы оказался у него в лапах, испытал бы ужасные унижения, которые были бы невыносимы при твоем гордом характере. Только я, Паспорт-Тюремный, могу тебе, Томмазо Кампанелла, помочь.

– О, ты не понимаешь моего состояния! – замахал руками Томмазо Кампанелла. – Я уже не знаю, что меня больше угнетает: лефортовские настроения, страх оказаться в тюрьме и познакомиться с ее ужасами или ужас быть униженным Совиньи.

Мимо них по мосту проезжали редкие автомобили.

– Все так переплетено: единственный выход устроить революцию в лефортовских настроениях – это согласиться на твое предложение, – продолжал Томмазо Кампанелла. – Но это будет означать разрастание в моей голове страха перед тюремными ужасами. Я не хочу в тюрьму!.. Так же как терпеть унижение от Совиньи было бы для меня ужасно, но и ужасно было бы, скажем, ударить его ножом, потому что это опять-таки означало бы встречу с ужасами тюрьмы и новыми Совиньи.

Тут Томмазо Кампанелла призадумался.

– Истерика! Истерика! От такой безвыходности меня охватывает истерика. Получается, что куда ни кинь, – всюду один сплошной клин, – сказал он наконец.

– Друг мой, ты слишком труслив, – огорченно заметил Паспорт-Тюремный. – Ты слишком нерешителен. Попробуй сделать какой-нибудь серьезный шаг, поступок, в конце концов, как любил говорить Наполеон, ввяжись в драку, а уж там посмотришь!..

– Да, это верно: надо ввязаться в драку, а там видно будет, там станет понятно, куда эта кривая вывезет!.. – тут же откликнулся Томмазо Кампанелла. – Ладно, черт с ним! На гастроли так на гастроли, в Санкт-Петербург так в Санкт-Петербург! В Прагу так в Прагу!.. Паспорт-Тюремный, я не знаю, кто ты такой и что за странная сила материализовалась в тебе, но я прошу тебя – помоги мне, помоги мне изменить мои настроения!.. О, странная сила, только на тебя у меня теперь надежда, только на тебя!..

И через паузу он добавил:

– Честно говоря, я чувствую себя вконец запутавшимся в этой жизни. Хочется наконец хоть в чем-то достичь какого-то результата. Одолеть хотя бы один из преследующих меня кошмаров. Преодолеть бы хоть кошмар угнетенного настроения, которое охватывает меня в Лефортово, – и то было бы хорошо! Я должен, хотя бы и с твоей помощью, одолеть это настроение!.. Ты прав, надо быть смелее. Надо сделать решительную попытку остановить прорастание бамбука. Надо не допустить, чтобы он впился в мое тело, обрекая меня на ужасные мучения. Я должен быть смелым, иначе, действительно, жизнь обернется медленным и ужасно мучительным умиранием. Я должен быть смелым, как Жора-Людоед. Жора-Людоед – вот по-настоящему смелый человек! Он мне нравится этот Жора-Людоед с его смелостью!.. У него есть чему поучиться, есть что взять!..

– Вот молодец! Правильно! – восторженно поддержал его Паспорт-Тюремный. – Сообразил наконец что к чему!..

И вслед Томмазо Кампанелла восхищенно сказал Паспор-ту-Тюремному:

– Смелость!.. Дерзость!.. Одну только смелость его взять… Без преступления… А преступление – не брать. Ему оставить…

– Не-ет, нет, погоди… Так нельзя, – пытался перебить его Паспорт-Тюремный, но Томмазо Кампанелла не слушал его.

–Пусть подавится своими преступлениями, своими деньгами! Только смелость его взять!.. Смелость в преодолении Лефортово!.. Без воровства, без преступления!..

– Подожди, так ты что же, не будешь воровать?! – больше напоказ обиделся Паспорт-Тюремный, который вовсе не ожидал, что удастся так быстро и легко склонить Томмазо Кампанелла к поездке и, когда это произошло, ужасно обрадовался.

– Нет. Понимаешь, я… Как бы тебе это сказать?.. – замялся, пытаясь найти верные слова Томмазо Кампанелла. – Людоедова «смелость» – это особое состояние, его я должен перенять. Но это состояние у Людоеда крепко связано со всей преступной частью его жизни. Всю эту преступную часть жизни я брать, перенимать у него не должен. Смелость – как надстройка. Преступления Людоеда – как базис. Раз базис и надстройка – штуки все-таки разные, значит, можно перенести в свою душу надстройку, выработанную Жорой-Людоедом, а базис, преступная жизнь – пусть с ним остается. Мне она ни в коем случае не нужна. Мне ничего такого, что связано с тюрьмой, не нужно. Я не преступник. Людоедова смелость – она может быть решением этой моей лефортовской тоски, этой проблемы: решение в том, чтобы быть смелым, просто отвечать на тоску смелостью. Ведь Жора-Людоед тоже страдает от этого Лефортово, и он прямо и однозначно сказал мне об этом. И в нем Лефортово тоже, как и во мне, постоянно вызывает всякие мрачные настроения. Но он при этом нашел способ преодолевать в себе последствия этого мрачного лефортовского настроения. Этот способ – удалая воровская жизнь, жизнь вечного гуляки, формула Лефортово, как ты ее назвал. И это все я от Жоры-Людоеда готов взять. Все атрибуты воровской жизни, кроме преступления. Антураж, настроение – все!.. Переезды с места на место, удаль, веселье, рестораны, свободную вольготную жизнь, яркие впечатления – готов взять. Но воровать – нет, не готов!

– Ну ничего!.. Не волнуйся. Мы тебя все равно посадим! – с удовлетворением заключил Паспорт-Тюремный.

– За что?! – огорошенный таким выводом спросил Томмазо Кампанелла.

– По ошибке, – как о само собой разумевшейся вещи сказал Паспорт-Тюремный, вскинув на Томмазо Кампанелла большие порочные глаза. – В Российской Федерации очень несовершенная система следствия и правосудия, которая непрерывно дает сбои и совершает ошибки. В тюрьму нет-нет да и попадают совершенно невиновные люди, не имеющие никакого отношения ни к преступлениям, ни к преступному миру. Некоторых из них потом, через некоторое время, разобравшись, из тюрьмы выпускают – трясущихся, больных и сломленных. А некоторых – и нет. Так и сидят себе. По Ошибке. И никому, в общем-то, до этого нет дела. Торжествует, как всегда, вопиющая несправедливость, тупость, лень, нежелание разобраться, предвзятость, погоня за красивыми отчетами, наконец! Недаром русский народ придумал поговорку «от тюрьмы да от сумы – не зарекайся!»