«Я очень ценил в Раисе поразительное умение воспринимать чужую боль как свою. Оно в ней было с самого начала и до самого конца. Это касалось и наших личных отношений. Видя, какую боль мне принесла политика, она очень не хотела, чтобы я в нее возвращался, но знала, что без политики я жить не могу. И она была рядом, всегда становилась опорой, хотя это ей было тяжело, уставала очень.

Узнав, в каком тяжелом положении находятся ребятишки из республиканской больницы, она не закрыла глаза, не зажмурилась – меня это не касается. Впряглась. Стала этим заниматься. Вы себе не представляете, какую огромную часть ее жизни стала занимать онкологическая тема. До самой последней минуты своей жизни». Горбачев опять тяжело вздыхает. По совершенно логичной трагической спирали любой его рассказ о ней приводит к этим последним дням в Мюнстере. Он и не пытается их забыть. Но вопреки любым житейским мудростям о лечебных свойствах времени воспоминания не стираются, не становятся бледнее и никуда не уходят. «Она, – и он кивает через плечо на огромный смеющийся портрет, – всё время меня переспрашивала: ты ведь не оставишь клинику, она ведь будет построена?»

Те, кто был в эти тяжелые для семьи Горбачевых недели рядом, однажды расскажут мне: каждый день в стерильной палате Университетской клиники Мюнстера он носил ее, таящую, на руках. Надевал поддерживающий спину пояс под медицинский халат и носил, укачивая, как ребенка: «Захарка, всё еще будет, построим клинику, будешь ее открывать, потом поедим твоих любимых пельменей, всё еще будет, ты держись только, Захарка».

Захаркой он называл ее чуть ли не с первых дней их романа. Ему казалось, его Раиса так похожа на Захарку с картины Венецианова. Когда после химиотерапии у нее выпали волосы, Горбачев даже воскликнул: «Вот теперь ты настоящий Захарка!» Так и подшучивал до самого последнего часа, стоя у изголовья постели своей любимой, как заклинание шептал: «Не уходи, Захарка, ты меня слышишь? Не оставляй меня». Брал ее руки в свои, надеясь, что она хотя бы рукопожатием ответит на эту мольбу. Не ответила. Война против болезни, помощь тем, кто болен, – ничто не дает индульгенцию от рака.

С уходом Раисы в жизнь Михаила Горбачева пришла ясность: этот крест помощи онкологическим больным ему теперь придется нести одному, он ведь ей пообещал. В 2004 году в Санкт-Петербурге был заложен первый камень в основание клиники, начавшей строиться на средства, собранные Фондом имени Раисы Горбачевой, и при поддержке банкира Александра Лебедева. Спустя три года эта клиника – на тот момент одна из самых современных в стране – была открыта. Врачи попросили у Михаила Сергеевича разрешения дать ей имя Раисы Горбачевой.

«Я думаю, любой человек на моем месте, зная эту историю, возвращаясь к этим мыслям, испытывал бы только одно – чувство уважения и благодарности. Эта клиника, построенная фактически ее именем, на мой взгляд, лучший памятник Раисе Максимовне. А благодарность врачей и пациентов не может быть выражена ни в каких словах. Нет таких слов, по крайней мере, я их не знаю», – говорит академик Афанасьев.

Каждый год на бал, устраиваемый Фондом имени Раисы Горбачевой, приходят самые известные люди мира и приносят деньги. Около миллиона долларов в год для того, чтобы Клиника имени Раисы Горбачевой могла по-человечески работать: чтобы хватало лекарств, чтобы не устаревало оборудование, чтобы учились за границей врачи. Во многом благодаря этому трансплантация костного мозга пациенту старше 40 лет, та самая трансплантация, которой в Мюнстере не дождалась Раиса Максимовна, теперь в нашей стране обычное дело. Ведь именно такая трансплантация подарила жизнь Евгении Паниной.

«Вот – моя жизнь», – сияющая Евгения Панина обводит взглядом просторную гостиную в стиле прованс. На большой семейный стол внуки расставляют столовые приборы, из кухни доносится запах домашних хачапури, дочь Соня дорезает зеленый салат с брокколи и листьями шпината, Женин муж Миша подбрасывает поленья в камин. Стою, завороженная: «Женя, ради этого действительно стоило жить». Она широко улыбается: «Я это ощущаю каждой клеточкой своего тела. Я не знаю, сколько мне отведено, дни, месяцы или годы, но я очень хорошо знаю, что я буду бороться за свою жизнь».

На секунду она замолчит, смутившись: «А можно я теперь скажу о личном?» – «Ну, конечно, можно, ведь теперь у нас с вами – никаких интервью. Вы – аноним, наслаждающийся жизнью. И каждый читатель представит себе вас на свой лад».

Панина угловато пожимает плечами: ей кажется, что просьба изменить в книге имя – малодушие. С одной стороны, возможно, и так, с другой – анонимность делает ее до самого последнего предела откровенной. И, стоя на летней веранде, она рассказывает: «Я стала мечтать об этом в больнице, что, когда мне исполнится пятьдесят пять лет, на мой юбилей я возьму самых дорогих, самых близких для меня людей, свою семью, и мы поедем в небольшой отпуск, наверное, на море. И проведем эти дни очень счастливо. Вы не поверите, но я вижу пейзаж, я вижу море, я вижу одежду, в которой я буду, еду, которую мы будем есть, даже запахи и эмоциональные ощущения – они тоже присутствуют в моих мечтах, моих фантазиях, но я верю, что так будет. Я живу надеждой на то, что эта мечта исполнится. И на то, что мне перестанет наконец быть страшно, вернутся беззаботность и счастье, которое никуда не торопит. Как думаете, это действительно возможно?»

Именно так, как она мечтала, всё и вышло: и одежда, и море, и запахи, и тепло счастливо бьющихся рядом родных сердец. Всё случилось ровно так, как она задумала. Я это точно знаю, я видела фотографии. Описывая эти несколько самых наполненных дней в ее жизни, она скажет: «Поверить не могу, я больше не боюсь, я живу. И моя жизнь никогда до сих пор не была такой счастливой и полной. Я всегда помню, что у меня в запасе есть еще одна пробирка на одну пересадку. Если понадобится. Кто-то скажет: «Только одна?» И опустит глаза. А я отвечу: «Ну что вы! Целая одна!» Это огромный шанс. И я буду жить, каждую секунду своей жизни помня, что этот шанс мне был дан».

Затем она выйдет на работу. И станет вместе с Департаментом здравоохранения Москвы разрабатывать стратегию помощи онкологическим пациентам и их семьям. Это ее стараниями сперва для москвичей, а потом для всех жителей страны появится телефон неотложной психологической помощи онкобольным. Она станет собирать у себя детей и внуков по выходным, следить за их успехами и делить несчастья, она научится ценить каждую секунду, данную ей «сверх» болезни. Через год я спрошу ее дочь Софью: «Мама все еще помнит, что она бывшая пациентка?» – «Конечно. Мы все об этом помним. Но мы живем сегодняшним днем. Единственное, что отличает нас нынешних от тех, какими мы были до маминой болезни, так это то, что теперь мы точно знаем: жизнь не бесконечна и не стоит отравлять ее невниманием, равнодушием или ссорами. И еще: как минимум раз в неделю и я, и мама читаем медицинские и научные новости, касающиеся ее болезни». Я удивилась: зачем? В ответ удивилась Соня: «Есть большой шанс, что наука обгонит мамину болезнь. Нам хорошо бы знать об этом заранее».