Узнав о том, что бывший царь с семьей гуляет под охраной в парке, вдоль ограды собирались толпы зевак. Чернь свистела и осыпала недавних своих повелителей насмешками. Однажды дежурный офицер подошел к государю и попросил его отойти подальше, чтобы не раздражать толпу. Удивленный, Николай Александрович заявил: «Я не боюсь их. Эти честные люди меня совсем не стесняют».

Присутствие солдат с примкнутыми штыками, возможность гулять лишь в уголке парка и, в особенности, оскорбления, которым подвергался отец, – все это тяжело переживал Алексей Николаевич. Привыкший к тому, что к отцу относятся с уважением, цесаревич вспыхивал, когда происходил какой-то инцидент.

Видя, как оскорбляют ее супруга, Александра Федоровна заливалась краской, но язык держала за зубами. В хорошую погоду, разостлав у пруда коврик, она усаживалась на него. Обычно ее окружали любопытствующие солдаты. Однажды, когда находившаяся рядом с императрицей баронесса Буксгевден поднялась, один из солдат, что-то буркнув, занял ее место. «Государыня подвинулась, – писала впоследствии фрейлина, – сделав мне знак молчать, из опасения, что всю семью отправят во дворец и дети лишатся возможности подышать свежим воздухом. Ей показалось, что у солдата доброе лицо, и между ними завязалась беседа. Сначала солдат стал укорять государыню в том, что она „презирает“ народ, что не совершала поездок по России, не желая знать, как живется людям в стране. Императрица спокойно объяснила ему, что когда она была моложе, на руках у нее было пятеро маленьких детей, которых она сама воспитывала, и поэтому путешествовать ей было некогда. Позднее же это стало невозможно из-за ухудшившегося здоровья. Слова эти, по-видимому, подействовали на солдата, и он постепенно смягчился. Он принялся расспрашивать государыню о ее жизни, о детях, об ее отношении к Германии и т. д. Царица без утайки ответила, что родилась немкой, но это было давно. А муж ее и дети русские, теперь и она сама всей душой русская. Из опасения, что солдат станет досаждать императрице, я привела с собой офицера и увидела, что оба с увлечением обсуждают вопросы религии. Когда мы подошли, солдат поднялся и, взяв государыню за руку, проговорил: „Знаете, Александра Федоровна, я совсем иначе думал о вас. Я был о вас превратного мнения“».

В мае комендантом дворца назначается полковник Е. С. Кобылинский, 39-летний офицер лейб-гвардии Петроградского полка. Участник европейской войны, он был ранен под Лодзью. Несмотря на ранение, вернулся на фронт и под Старой Гутой был контужен. Он вновь вернулся на фронт, но контузия повлекла за собой острый нефрит, и он потерял боеспособность. Революционером полковник не был, он лишь выполнял приказ генерала Корнилова. В своем исключительно трудном положении тюремщика он остался предан царю и его семье и, в продолжение двенадцати месяцев занимая должность начальника охраны, делал все, что мог, чтобы защитить императора и его близких. Николай Александрович понимал всю сложность положения Кобылинского и в письме к матери из Сибири назвал его своим «последним другом».

Однако и полковнику не удавалось предотвращать инциденты, то и дело возникавшие по вине шибко бдительной солдатни. Как-то в июне солдаты «увидели в руках наследника его маленькую винтовку… совершенно безвредную ввиду отсутствия специальных патронов», – пишет Н. А. Соколов. Солдаты всполошились: «Они вооружены». Услышав шум, Алексей направился к матери, сидевшей на траве. Спустя минуту подошли часовые и потребовали сдать «оружие». Пьер Жильяр попытался вмешаться. Он объяснил, что это игрушка, но солдаты отобрали винтовку и унесли с собой. Зарыдав, мальчик беспомощно смотрел то на мать, то на наставника, но они не могли помочь ему. Возмущенный тем, что солдаты посмели обидеть ребенка, Кобылинский разобрал винтовку и по частям передал ее Алексею Николаевичу. После этого цесаревич играл с винтовкой лишь у себя в комнате.

Несмотря на неприятности и унижения, которые приходилось терпеть царской семье, она каждый день бывала на воздухе. Жильяр записал в дневнике: «Воскресенье 13 мая. Вот уже второй день, что мы разбиваем огород на одной из полян парка. Мы начали с того, что сняли дерн, который переносим на носилках и складываем в кучи. Все принялись за работу: царская семья, мы и прислуга дворца, которую с некоторых пор выпускают на прогулку вместе с нами. Даже несколько солдат караула пришли нам помочь!» В июне, когда семена были посажены, Николай Александрович занялся распиловкой засохших деревьев, и вскоре в разных частях парка стали появляться аккуратно сложенные поленницы дров.

По вечерам, устав от трудов, прежде чем лечь спать, все семейство собиралось вместе. Однажды душным июльским вечером государь читал вслух императрице и детям книгу. «Вдруг, – пишет Жильяр, – около одиннадцати часов, входит весьма смущенный лакей… Входит офицер в сопровождении двух унтер-офицеров. Он объясняет, что вызван выстрелом часового, заметившего красные и зеленые сигналы, подаваемые из окон комнаты, занимаемой царской семьей… Офицер приказывает наглухо закрыть шторы – стоит удушливая жара – и собирается уходить… Один из унтер-офицеров объясняет причину этого таинственного явления. Великая княжна Анастасия Николаевна вышивала, сидя на подоконнике. Нагибаясь к столу, чтобы брать со стола нужные ей для работы вещи, она то загораживала, то открывала свет двух ламп с красным и зеленым абажурами, при свете которых читал государь. Сконфуженный офицер удаляется».

Даже такие безобидные эпизоды свидетельствуют о напряженности обстановки, возникшей в Царском Селе. Днем и ночью вокруг дворца расхаживали часовые, опасаясь, как бы кто-нибудь не попытался освободить царскую семью. Ведь, если попытка окажется успешной, придется держать ответ. Узники не ведали, кто и где их друзья; не знали, что принесет им завтрашний день – освободят ли их или же бросят в тюрьму.

Царская семья надеялась, что ее отправят за границу. Ведь об этом твердили все представители Временного правительства – и Гучков, и Корнилов, и Керенский. Мог ли кто-нибудь подумать, что выполнить свое обещание им не удастся? Жильяр вспоминает то время: «Наше царскосельское заключение, казалось, не должно было долго длиться: был поднят вопрос о предстоящей отправке нас в Англию. Но дни проходили, и отъезд наш постоянно откладывался… Мы были, однако, всего в нескольких часах езды по железной дороге от финляндской границы, и необходимость проезда через Петроград была единственным серьезным препятствием. Таким образом казалось, что, действуя решительно и с соблюдением полной тайны, было бы не так трудно перевезти царскую семью в один из портов Финляндии, а оттуда за границу. Но все боялись ответственности, и никто не решался себя скомпрометировать».

Жильяр мог этого и не знать, но с самого начала Февральской революции одной из главных забот Временного правительства было обеспечение безопасности государя и его семьи[113]. «Бывший император и императорская семья были уже не политическими противниками, а обыкновенными людьми, которые находились под нашей защитой. Мы считали любое проявление мести недостойным свободной России», – утверждал Керенский. Руководствуясь такого рода принципами, новое правительство отменило смертную казнь[114]. Законопроект был предложен Керенским как министром юстиции, отчасти и для того, чтобы противодействовать тем, кто требовал казни низложенного императора. Однако Николай II был против принятия такого закона. «Это ошибочный закон. Отмена смертной казни приведет к разложению армии, – заявил государь. – Если он [Керенский] намерен отменить смертную казнь, чтобы защитить меня, передайте ему, что за Родину я готов пожертвовать собой». Однако решения своего Керенский не изменил. Выступая 7 (20) марта на заседании Московского совдепа, в ответ на крики «Смерть царю, казнить царя» Керенский сказал: «Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска».