«Молодые полковые командиры, действуя в духе великих князей, лезли из кожи, чтобы им угодить, и, таким образом, мало-помалу довели до того, что большое число офицеров стало переходить в армию»[1692].

В России почти все идет «с головы»: государь требует, царедворцы разбиваются в лепешку, чтобы выполнить, но чем дальше от престола, тем меньше служебного рвения, и все постепенно сходит «на нет»…

«Шварц принялся за наш полк по своему соображению. Узнав, что в нем уничтожены телесные наказания, сначала он к ним не прибегал, как было впоследствии; но, недовольный учением, обращал одну шеренгу лицом к другой и заставлял солдат плевать в лицо друг другу; утроил учение; сверх того, из всех 12 рот поочередно ежедневно требовал к себе по 10 человек и учил их для своего развлечения у себя в зале, разнообразя истязания: их заставляли неподвижно стоять по целым часам, ноги связывали в лубки, кололи вилками и пр. Кроме физических страданий и изнурения он разорял их, не отпуская на работы. Между тем беспрестанная чистка стоила солдату денег, это отзывалось на их пище, и все в совокупности породило болезни и смертность»[1693].

«В прежнее время генерал-адъютанта Потемкина были заведены кровати у нижних чинов; почти каждый из них имел по самовару — признак довольства у солдатика; всё это очень не нравилось новому полковому командиру. Нары снова были введены в полку; обращение сделалось невыносимо»[1694].

«Между офицерами обнаружилось неудовольствие; чем строже учил полковой командир, тем снисходительнее и вежливее учили ротные командиры; неудовольствие офицеров перешло к солдатам. Ротой его величества командовал капитан Кошкарев, ожидавший со всяким днем производства в полковники, и оттого не вникал с должным вниманием в свою обязанность и тем увеличил неудовольствие солдат»[1695].

«Наша 1-я гренадерская рота, во всех отношениях образцовая, считалась главой полка. Она состояла из отборнейших старых, заслуженных солдат, покрытых боевыми ранами, пользовавшихся привилегиями и лично известных Александру. Эти почтенные ветераны после вечерней переклички [16 октября] через своего ротного фельдфебеля просили своего ротного начальника капитана Николая Ивановича Кошкарева пожаловать в роту. Они объявили ему, что у них нет более ни сил, ни средств служить под начальством Шварца, поэтому они просят принять их жалобу…»[1696]

Капитан Кошкарев из роты отправился прямо к батальонному, а потом к полковому командиру. Не застав дома полковника Вадковского, Кошкарев оставил у него краткую записку о случившемся. Полковник же Шварц, выслушав словесное донесение, ограничился формальной фразой: «Наблюдать за порядком и ожидать утром дальнейших приказаний»… На следующий день, в 7 часов утра, Вадковский прибыл в роту его величества, приказал людям собраться, но вместо строгого разбора дела стал доказывать им важность вины их.

После 11 часов в полк прибыли бригадный командир великий князь Михаил Павлович и начальник штаба Гвардейского корпуса генерал Бенкендорф. Вместо того чтобы как-то понять происходящее, они традиционно стали требовать «выдать зачинщиков». Не выдали, а потому под предлогом встречи с корпусным командиром «государеву роту» завели в полковой манеж, арестовали, окружив павловцами, и вечером отконвоировали в Петропавловскую крепость. Тогда полк, взбудораженный известием «Государева рота погибает!» самочинно вышел на плац.

«Первый приехавший, Закревский[1697], сказал им, "что ему стыдно смотреть на них!".

— А нам, — отвечал вперед выступивший старый гренадер, на котором было пятнадцать ран, — ни на кого смотреть не стыдно!»[1698]

«Мы не бунтовщики, мы умрем за государя и за офицеров, но не хотим Шварца, ибо он — мучитель и действует вопреки повелениям государя»[1699].

В 4 часа утра генерал Васильчиков сам поехал к генерал-губернатору… и просил вступиться в это дело и поговорить с солдатами, сказав: «Солдаты вас любят, и, кроме вас, некому нам помочь». Граф тотчас поехал в полк и, войдя на площадь, обратился к солдатам: «Что это, братцы, так ли я вас привык видеть — в толпе и непослушании?» Нет сомнения, что если бы можно было заранее предвидеть приезд графа, то старший из присутствовавших на площади офицеров, произнеся магическое слово «смирно!», унял бы говор, тем более что люди сами желали слышать слова его и восстановили бы тишину. Но граф подъезжал к отдельным кучкам в темноте. Когда он говорил на одном месте площади, на другом, где не знали о его приезде, за общим говором нельзя было слышать слов его. На увещевания графа солдаты, снимая фуражки, отвечали, что они готовы перенести всякие наказания, какие угодно будет начальству на них наложить, но терпеть притеснений полковника Шварца не в состоянии, равно не могут построиться, потому что за нахождением роты его величества под арестом не к кому пристроиться.

Так сказано в полковой истории, но вот что сам Михаил Андреевич писал графу Аракчееву: «Вся площадь наполнена была солдатами. Люди все вообще были в шинелях и фуражках и без ружей. Многие тотчас меня окружили, но без шуму и с должным почтением, и на вопрос, почему они решились выйти из правил службы, отвечали пространным объяснением о жестоких обидах и притеснениях со стороны полковника Шварца. Выслушав некоторых, я советовал им быть спокойными и с полной доверенностью положиться на попечительность и справедливость начальства. На сие многие объявили, что они разойдутся, и я уехал»[1700].

Так ли поступал генерал в лучшие свои годы, когда, рискуя жизнью, увлекал за собой солдат в бою? А тут — ему «объявили», он поверил, успокоился, уехал…

«Все потеряли голову, особенно ввиду отсутствия государя, и если внимательно прочесть письма И.В. Васильчикова и графа Милорадовича, их донесения официальные, а также и частные письма, то легко убедиться, что начальство было не на высоте своего призвания»[1701].