молоды, безрассудны и не думали о возможных трудностях и так далее. Мария слушала и кивала в правильных местах. В середине пассажа об абсурдной рыночной монополии остросюжетной литературы он увидел, что в зал вошла Ракель.

– Извините, – сказал он Марии. – Там пришла моя дочь, и я сейчас только… – И он оставил Марию, махнув рукой Ракель.

Ракель сделала вид, что не заметила приветствия. Она была одета как Гермина из «Степного волка», в чёрный костюм-тройку и белоснежную рубашку с бархатным бантом на шее, волосы на этот раз были собраны на затылке в аккуратный пучок.

– Привет, – сказала она, когда он подошёл так близко, что игнорировать его она больше не могла.

– Как здорово, что ты пришла.

Она что-то ответила на немецком, он не стал притворяться, она добавила:

– Как классно вы тут всё устроили.

И ушла к своим друзьям.

Оставшуюся часть вечера он наблюдал за ней со стороны. Она серьёзно кивала, разговаривая с тётей, Санна поправила бант на её шее, она поговорила с пианистом, когда музыканты сделали небольшой перерыв, похихикала с Патрисией и Амиром, перекинулась несколькими словами с Максом. Она лучезарно улыбалась всем, кроме него, и уходила, как только он приближался, упрямо отводя в сторону взгляд.

Мартин продолжал пожимать руки и произносить стандартные фразы, удивляясь числу собравшихся гостей.

– Мартин! – Из толчеи выбралась Вера Викнер. За ней плёлся Эммануил. Вера поцеловала его в щёку и начала нахваливать декорации, периодически сканируя помещение взглядом. Мартин подумал, что, как только появится шанс, она отделается от брата и профессионально приклеится к самой большой знаменитости. На Эммануиле был светлый льняной костюм с рубиново-красным платком в кармане. Он весь взмок, ко лбу прилипли несколько влажных прядей.

– Здравствуй, – сказал он, – мама позвонила и сказала, что мы обязаны присутствовать на этом важном для тебя событии. Они с папой, к сожалению, прийти не смогли, но скоро они поедут за город, где тебе с «детьми» – это мамино слово, не моё, – разумеется, будут рады. Между нами, они начали подумывать, не продать ли дом, чтобы «купить что-нибудь уютное поменьше и поближе», так что это может быть последний шанс.

– Ужасно, если они продадут дом, – вздохнула Вера, сделав глоток шампанского.

– М-да…

В Вере было что-то, что заставляло собеседника чувствовать себя актёром второго плана, который забыл свой текст. Мартин вспомнил странную сцену во дворе несколько месяцев тому назад. Оба подчёркнуто вели себя так, как будто её не было. И хорошо, потому что от того вечера у него остались размытые воспоминания. Он молчал, не зная что сказать. Вера заговорила о какой-то галерее, но потом заметила знакомого и исчезла.

Мартин, как усталый генерал, осматривал своё войско: смеющееся, одетое в чёрное, шумное и пьяное. Его взгляд чуть было не проскользнул мимо мужчины средних лет в очках, который стоял у входной двери. На самом деле, если извлечь Густава Беккера (сейчас он хлопал по карманам в поисках сигарет, чтобы в следующую секунду обнаружить, что курить в помещении нельзя) из интерьера двадцать первого века, то датировка этого образа была бы практически невозможной. Позже вечером к Мартину робко подсядет Шандор и, ворочая языком так, что усы будут ходить вверх-вниз, скажет, что Густав вроде бы «в хорошей форме». Пер заметит, что Густав «слегка прибавил – в хорошем смысле», а Виви, которую в почтенном возрасте начало сносить к эзотерике, почувствует, что «у него хорошая энергетика».

Густав и сам это говорил.

– Всё хорошо. Мартин, со мной всё хорошо. – И, как бы подчёркивая это, крепко держал руку Мартина в своей. Его руки, эти тонкие руки девятнадцатого века, были чистыми, без следов краски.

– Как тебе Англия?

– Хорошо, отлично. Воспользовался случаем и пожил в деревне. Потрясающие пейзажи. Просто как в той песне Кейт Буш.

– Мне всегда казалось, что ты неизлечимый горожанин, – Густав засмеялся, – да, конечно, на самом деле так и есть, – и тут же рассказал о своих визитах в Тейт и галерею Саатчи.

Они немного поговорили на общие темы. Да, конечно, он ждёт предстоящую выставку, но – ты же знаешь, насколько меня прельщает роль того, кто в центре внимания… В последнее время он много думал о собственных приоритетах. Успех, вопреки всему, попадает в самый конец списка, правда? Кажется, он уже готов поступить как Лундель – купить дом в глуши. Чтобы писать там картины. Гулять у моря. Он начал играть в теннис.

– В теннис?

– Да, но вопрос, можно ли это называть теннисом, учитывая мою физическую форму… Но попробуй как-нибудь. Это интересно.

Бо́льшую часть праздника Густав провёл в углу, смущённо вертя в руках бокал. Рядом с ним всегда стояла небольшая группа людей, которые с равной периодичностью сменяли друг друга, как будто молча сговорившись о продолжительности аудиенции. Вокруг него образовалось то силовое поле, которое генерируют знаменитости: сфера уплотнённого внимания, быстрых взглядов по сторонам и прямой подчёркивающей достоинство осанки. В помещении, разумеется, были писатели, которых по праву можно назвать знаменитыми, но (прискорбный факт для «Берг & Андрен») их слава была не того калибра, что у художника в углу. Может, думал Мартин, дело в деньгах, которые люди платят за его картины? Или дело в самом Густаве? Он, наверно, блудный сын, который нанёс Гётеборг на карту и теперь вернулся домой. Надо, чтобы пришёл мэр и предложил ему квартиру в Хаге…

Меньше чем через два часа после появления Густав уже стоял у дверей, наматывая на шею шарф.

– Мы же сможем увидеться на неделе? – сказал он Мартину.

– Я посмотрю в понедельник, там кое-какие интервью, но в остальном никаких планов. Позвони, сходим куда-нибудь.

И он ушёл.

Ближе к полуночи характер праздника изменился. Джаз-бэнд заиграл быстрее и громче. Господин с развевающимися белыми волосами и его жена вышли в центр и начали танцевать сложный парный танец, к ним незамедлительно присоединились другие. Мария Мальм кокетничала с незнакомцем. В баре методично напивался один из их самых мрачных авторов, с фланга его атаковал приятель Ракели, по их жестам легко определялась тема баталии – Бытие Человека в Посмодернистском Социуме. В дальнем углу зала Мартин обнаружил своих детей, которые – редкий случай – разговаривали друг с другом, склонив головы с типичным для обоих выражением лиц: у Элиса сомнение, решительность у Ракели. Мартин хотел пойти к ним, но кто-то тронул его за плечо, и Пер Андрен с ослабленным узлом на галстуке представил молодого человека, который пишет работу о перспективах постколониализма в свете… Говорил Пер невнятно, и «свет» постколониальных перспектив был погашен общим шумом. Мартин