В Петербурге с пониманием отнеслись к просьбе Остермана и в начале мая отправили на Аланд серебряный сервиз, заимствованный у адмирала Ф. М. Апраксина, и высокосортное вино из царского погреба. Я. В. Брюс обратился с просьбой к А. Д. Меншикову «прислат из домовых своих рюмок с государевым гербом и имянем ради такой публики», на что Александр Данилович охотно откликнулся. Рюмки необходимы были для демонстрации искусной работы русских мастеров.[606]

Первая встреча делегаций состоялась 9 мая 1718 года. Русские послы, первыми явившиеся с визитом, были приняты шведами «ласково и со всем почтением». В отличие от русских, приехавших в экипажах, шведы с ответным визитом прибыли в резиденцию русской делегации пешком, зато «в тридцати семи персонах, в том числе было 14 лакеев, которые напереди шли, офицеров и секретариев 17 человек».

Пребывание Брюса на Аланде не ограничивалось участием в дипломатических переговорах, которые, как увидим ниже, в основном вел Остерман. Генерал-фельдцейхмейстер и президент Берг– и Мануфактур-коллегии был озабочен снятием карты островов, добыванием документов о структуре и обязанностях должностных лиц шведских учреждений, наймом специалистов. Помимо исполнения функций дипломата Брюс руководил, насколько это было возможно, работой коллегии и артиллерийского ведомства.

Между тем вкрадчивый Остерман вел конфиденциальные переговоры с глазу на глаз с Герцем, не ставя в известность Брюса об их содержании. Вполне вероятно, что Яков Вилимович не всегда одобрил бы приемы Остермана, которыми тот добивался уступок от Герца, и, возможно, терзался бы сомнениями всякого рода. Оснований для этого было предостаточно. Дело в том, что Остерман помимо общих реляций, подписанных вместе с Брюсом, отправлял Петру и вице-канцлеру П. П. Шафирову отдельные донесения о результатах секретных переговоров с Герцем. Без ведома Брюса Остерман сносился с Посольской канцелярией, информируя ее о том, что считал необходимым утаивать от руководителя делегации.

Характерная в этом плане деталь: после гибели Карла XII в Петербург для инструкций был вызван не руководитель делегации, а Остерман. Более того, Яков Вилимович, находясь на Аланде, пребывал в полном неведении, как ему поступать, ибо не получил указаний ни от царя, ни от Шафирова. Оскорбленный Брюс жаловался Макарову, что четыре с лишним недели «ни единой строки на мои письма ис Посольской канцелярии получил, отчего я не без великого стыда (курсив мой. – И. К.) здесь ныне», ибо шведский министр постоянно требовал от него ответа на свои предложения, о которых Брюс сообщал Посольской канцелярии. Яков Вилимович в отчаянии: «И хотя бы о тех делах ответствовали, которыя решит могут без утруждения его величества. Однакож и того не чинят!» В подобных условиях Брюс счел необходимым предупредить, что он вряд ли сможет успешно выполнить поручение царя. Наконец он получил ответ Посольской канцелярии, советовавшей «тужить по королю швецкому», на что Яков Вилимович не без иронии ответил, что для изготовления траурных платьев для свиты требуется 150 аршин сукна, не считая подкладки. «А одному мне в черном быть, а людем в цветном – неприлично».

Оставшись в одиночестве и общаясь с Гилленборгом, Брюс убедился в неблаговидном поведении своего коллеги и признал, что он, глава делегации, был «водим за нос» Остерманом. Воспоминания о старых мелких обидах, нанесенных ему Остерманом, больно ранили душу. Его беспокоило не то, что он не может полноправно принимать участие в конгрессе. Политика и дипломатия его никогда не интересовали. Обидно было другое. Он – человек, пользующийся авторитетом в государстве, назначенный самим царем руководить российской делегацией, в реальности служил средством придания полновесности и значимости русской миссии. За этой мыслью зловеще тянулась другая, еще более горькая. Стал ли он «свадебным генералом» по милости Остермана и Посольской канцелярии или эту роль ему уготовил сам государь? Теперь надо было как-то защитить свою честь. Можно написать царю жалобу на Остермана и Посольскую канцелярию. Но это стало бы распиской в собственной несостоятельности. Промолчать, сделать вид, что ничего не заметил, продолжать играть роль первого уполномоченного, следуя выражению: «Не обкраден тот, кто не знает, что его обокрали»? Да, это, наверное, лучше всего. Однако смириться с таким решением не давала мысль о том, что его теперешняя роль была санкционирована государем. Петр, возможно, обо всем знает. И считает, что наивный раб его Якушко Брюс ни о чем не догадывается. Сознавать, что тебя считают глупцом? Это было выше его сил. Теперь единственное желание руководило Брюсом: узнать, ведает ли государь о том, что с ним произошло. Это желание пересиливало даже гордое стремление сохранить все по-старому, дабы не сообщить о собственном бессилии. Боязнь утратить милость царя заставила Якова Вилимовича еще раз вспомнить о тех обидах, которые были ему нанесены.

Впервые он заподозрил что-то неладное в странной истории с кортиком. В мае 1718 года во время разговора, касавшегося разных ремесел, существовавших в Швеции, Герц подарил Якову Вилимовичу «кортик железом оправленной, который зделан от некоторого подмастерья в Стекголме». Брюс, стремившийся даже в приватных беседах подчеркивать достоинства земли русской, отвечал, что благодаря тщанию Петра I «не токмо такие работы, но иныя к главнейшей всенародной ползе надобнейшие ремеслы» в хорошем состоянии находятся. Кортик Брюс переадресовал государю, прося его прислать на Аланд какую-нибудь диковинку, чтобы можно было преподнести ее Герцу. Яков Вилимович тщетно ждал ответа из Петербурга. Роль хвастуна и болтуна абсолютно не подходила ему. Он отправляет письмо Макарову с выражением надежды, что кабинет не пожелает его «в стыду (курсив мой. – И. К.) оставит». Но напрасно ждал Брюс посылку из столицы. Ее получил Остерман и от своего имени одаривал оружием шведов, не сообщив об этом первому уполномоченному. Тогда выходка советника Посольской канцелярии больно задела Якова Вилимовича. Но он не стал жаловаться в Петербург, дабы там не подумали, что между двумя уполномоченными произошел разлад, способный «высоким интересам какое препятствие чинить». А вот другой эпизод встал в общую цепочку унижений и обид. Из Посольской канцелярии на Аланд были присланы меха, драгоценные камни, китайские позолоченные обои и прочие вещи, которые следовало употребить для размягчения сердец шведских послов. Остерман даже не уведомил Брюса о том, кого он собирается одаривать этими вещами. Презенты он вручал по своему усмотрению. Узнав об этом, Яков Вилимович был шокирован. Советник ставил делегацию в положение, когда ее правая рука не знала, что делает левая. Но и это не побудило еще первого уполномоченного жаловаться государю.

Теперь ему стало понятно, почему доношения, поступавшие на Аланд, в большинстве своем доставлялись на имя Остермана. В этом была, вероятно, собственная вина Якова Вилимовича. Если бы он больше внимания уделял ведению дипломатической переписки и демонстрировал свою живую в ней заинтересованность, то не дал бы повода Остерману постепенно перевести его на нормированный информационный паек. Кроме этих обид Брюс припомнил разного рода финансовые махинации Остермана, а также самовольное распоряжение присылаемым провиантом и вином. Эти поступки могли проистекать от пренебрежительного отношения советника к первому уполномоченному. И вряд ли государь стал бы санкционировать такие мелочи, даже если бы желал вывести Брюса из игры. Однако то, что открылось Якову Вилимовичу теперь, когда он остался на конгрессе один, давало повод к тому, чтобы усомниться в прежней склонности к нему государя. Сейчас он заставлял себя вспоминать все, что касалось этого злосчастного происшествия, словно бичуя себя за то, что в большой степени сам этому потворствовал. Перед его глазами всплывали эпизоды, свивавшиеся в одну странную цепь. Вот ярким пятном высветился день его приезда на Аланд. Вскоре за этим последовала присылка от государя грамоты, к которой был приложен код для шифрования особо секретных мест в доношениях послов и для дешифровки царских грамот. Сейчас, с высоты свершившегося несчастья, Брюс хорошо понимал, что допустил роковую ошибку, предоставив полное право Остерману и его людям заниматься шифрованием реляций, ни разу не удосужившись проконтролировать их действия. Да, для занятия дипломатией и политикой он был слишком порядочным человеком. Ему и в голову не приходило, что он может быть обманут таким жестоким образом. Видя отношение к себе Остермана, копируемое его подьячим Синюковым, Брюс в отсутствие первого на конгрессе решил сам расшифровать очередную грамоту государя с помощью имевшейся у него «азбуки цифирной». Принявшись за дело, он с ужасом обнаружил, что код не годится для дешифровки. Желая все же расшифровать грамоту, Яков Вилимович натолкнулся на еще более вопиющий факт. Уезжая с Аланда, Остерман не удосужился передать ему новый ключ к расшифровке корреспонденции, оставив первого уполномоченного посла на попечении своего подьячего, выдававшего Брюсу лишь ту информацию, которую считал нужным. Теперь он понял, что подписывал испещренные цифрами листы, не ведая об их истинном содержании.