начинал одолевать его. И снова он шел, и тихий пустой город, — по крайней мере, этот район, — принадлежал ему, и он думал с таким же изумлением, острым и отчетливым, как прежде, несмотря на столько прошедших лет: «Человек все может вытерпеть, только нельзя ему останавливаться».

Уже настал день, но город не проснулся, город никогда не засыпал; просто не заново, а снова стали видны лица, бледные, тусклые, бессонные; веселые, возбужденные люди торопились к невероятным, к невообразимым наслаждениям. Теперь он точно знал, где он находится: на этой мостовой могли бы сохраниться следы его шагов — он тут прошел сорок четыре года назад. Впервые, с тех пор как он вышел за ворота Парчмена пять дней назад, он почувствовал себя уверенным, неуязвимым, неприкосновенным. «Теперь я хоть целый доллар могу истратить на это самое, мне ничего не будет», — подумал он, заходя в маленькую грязную лавчонку, где несколько негров уже что-то покупали. Хозяин лавчонки тоже был негр, впрочем, может, он только обслуживал покупателей. А может, лавочка, и принадлежала ему, может, по новым законам даже негры могли держать лавку, и тут он вспомнил через тридцать восемь лет еще одну вещь.

— Дайте мне печенье «Зверинец», — сказал он. — Теперь он уже был в безопасности, неуязвимый, неприступный. — Небось оно тоже подскочило центов на десять — пятнадцать, а? — сказал он, глядя на картонную коробку, пеструю, как цирковой балаган, и разрисованную зверями, как герб.

— Десять центов, — сказал негр.

— На десять центов дороже? — спросил он.

— Просто десять центов, — сказал негр. — Берете или нет?

— Дайте мне пару, — сказал он. — И снова он пошел по улицам, и уже по-настоящему светило солнце, и он влился в торопливую толпу, грызя пахнущих ванилью мелких зверушек; времени было достаточно, потому что ему не только ничто не грозило, но он точно знал, где он находится; ему достаточно было обернуться (но он не обернулся) — и он увидал бы ту самую улицу, тот самый дом (он, конечно, не знал, да и не узнал бы, если бы увидел свою младшую дочку, которая теперь содержала этот дом), куда он вошел со своим наставником в ту ночь сорок семь лет назад и где ждали сияющие плечи женщин, не только сложенных, как Елена, и Ева, и Лилит, не только делавших то же, что и Елена, Ева и Лилит, но и белокожих, как они, — тот дом, где он в постели продажной женщины сказал «нет» не только всем тяжким, диким годам своей тяжкой, пустой жизни, но и самой смерти.

Окошко осталось таким же: то же немытое стекло за проволочной решеткой, где лежали те же потрепанные банджо, вычурные часы и лотки со стеклянными украшениями.

— Мне надо купить револьвер, — сказал он стоявшим за прилавком мужчинам с синеватыми, как у пиратов, подбородками.

— А разрешение есть? — спросил первый.

— Разрешение? — сказал он. — Да мне только надо купить револьвер. Мне еще раньше говорили, что тут продаются револьверы. Деньги у меня есть.

— Кто вам сказал, что тут продаются револьверы? — спросил первый.

— Да, может, он вовсе не хочет покупать, может, он из заклада выкупить хочет, — сказал второй.

— А-а, — сказал первый, — это дело другое. Какой револьвер хотите выкупить, папаша?

— Как это? — спросил он.

— Сколько при вас денег? — спросил первый. Минк достал газетный сверток из нагрудного кармана, вынул бумажку в десять долларов, развернул ее. — И это все, что у вас есть?

— Вы мне сначала револьвер покажите, — сказал он.

— За десять долларов вам его не купить, дедушка, — сказал первый. — Поройтесь-ка в других карманах.

— Погоди, — сказал второй. — Может, тот, что он хочет выкупить, лежит в моем личном запасе… — Он нагнулся и пошарил под прилавком.

— Это мысль, — сказал первый. — Ежели для него что найдется в твоем личном запасе, ему и разрешение не понадобится. — Второй вынул из-под прилавка и положил перед собой какой-то предмет.

Минк спокойно посмотрел на этот предмет.

— Похоже на ящерку, — сказал он. И верно: курносый, со срезанным дулом, раздутым барабаном, весь заржавленный, с кривой рукояткой и плоским, как рыльце, курком, он действительно был похож на окаменелые останки какой-то мелкой допотопной ящерицы.

— Какие глупости! — сказал первый. — Да это же настоящий специальный бульдог для сыщиков, сорок первого калибра, лучшей самозащиты вам и не найти. Вам же он нужен для самозащиты, верно? Потому что если он вам для чего другого нужен, если вы хотите взять его с собой в Арканзас и там из него стрелять людей, грабить, так закон этого не потерпит. За это даже в Арканзасе в тюрьму сажают. Даже там у вас, в Миссисипи, это не разрешается.

— Вот именно, — сказал Минк. — Мне для самозащиты. — Он положил десятку на прилавок, взял револьвер, взвел курок и посмотрел дуло на свет. — А грязи в нем сколько! — сказал он.

— А как же вы тогда насквозь видите? — сказал первый. — Что, по-вашему, пуля сорок первого калибра не пройдет через дырку, когда в нее насквозь видать? — Минк опустил револьвер. И уже стал его закрывать, когда вдруг увидел, что десятка исчезла.

— Погодите! — сказал он.

— Пожалуйста, пожалуйста! — сказал первый, кладя десятку обратно на прилавок. — Отдайте револьвер. Даже такой мы вам за какую-то десятку отдать не можем.

— А сколько вам надо?

— А сколько у вас есть?

— У меня три доллара осталось. А мне еще надо домой попасть, в Джефферсон.

— Ясно, ему надо домой, — сказал второй. — Отдай ему за одиннадцать. Разве мы грабители?

— Он не заряжен, — сказал Минк.

— За углом на главной улице есть лавка, там вам продадут сколько угодно патронов сорок первого калибра, по четыре доллара коробка, — сказал первый.

— Нет у меня четырех долларов, — сказал он. — У меня всего два и останется. А мне еще надо домой…

— А зачем ему полная коробка для самозащиты? — сказал второй. — Ну, так и быть. Уступлю вам пару патронов из своего личного запаса, всего за доллар.

— Мне нужен хоть один лишний патрон для проверки, — сказал он. — Разве что дадите гарантию.

— А разве мы вас просим дать гарантию, что вы никого не ограбите, не пристрелите? — сказал первый.

— Ну, ладно, ладно, надо же ему проверить, — сказал второй… — Дай ему еще патрон за… Дадите еще четверть доллара? Патроны для сорок первого калибра вообще достать невозможно, сами понимаете.

— Может, уступите за десять центов? — сказал он. — Мне домой надо попасть.

— Ладно, ладно, — сказал второй. — Отдай ему револьвер ж три патрона за двенадцать долларов в десять центов. Надо же ему попасть домой. Мерзавец тот, кто хочет ограбить человека, которому надо попасть домой.

Теперь все было