это свыше двухсот тысяч тонн!) уходит в атмосферу. По данным Комитета — количество источников выделения вредных веществ, оборудованных очистными сооружениями, не превышает 40 %. Получается, что якобы даже малое количество очистных сооружений улавливает почти все вредные выбросы. Тогда, следуя логике Комитета, стоит их только увеличить на несколько единиц — с загрязнением среды будет покончено.

И вдруг Новочеркасск, официально не фигурирующий ни в первой, ни во второй сотне наиболее загрязненных городов страны, «обнаруживается» в числе семидесяти девяти (!) особо неблагополучных… Успокоительные проценты оказались неподтвержденными объективным набором данных Госкомгидромета.

Новочеркасский же Комитет не успевает объяснять горожанам, имевшим неосторожность спать с открытой форточкой, дескать, никаких выбросов ночами нет. Не отвечать же им, что до «вчерашней» ночи ветер дул с другой стороны, и поэтому жители такой-то улицы ничего не чувствовали… А если ветер не изменится ни сегодня и ни завтра?

Наши близорукие «фенологи» какое уж десятилетие твердят, что, мол, зимой завывают пробирающие до костей северные ветры, а летом несут «пылячку» сухие и жаркие южные.

Утверждать так, значит, согласиться, что Аральское море плещется в прежних границах, а наше Азовское — как и прежде — способно прокормить целый континент.

Начиная с шестидесятых — всё как раз наоборот. С апреля по сентябрь преобладают северные и западные ветры, а с октября по март — южные. Поэтому в холодное время года и можно «дыхать», ибо резкие южные ветры уносят от города всю гадость… Весною и летом чуть веет некогда наводивший страх «сиверко», но и этого достаточно, чтобы газы и дымы тянулись на город… Легендарный «астраханец» летом — как ни странно — крайне редко стал напоминать о себе. Вот почему Новочеркасская ГРЭС сегодня — менее опасное зло, хотя потенциальная угроза, таящаяся в ней, несомненна.

Сама жизнь подсказывает: единственный выход развивать базу Севкавгидромета, представленного в городе своей лабораторией, которая сможет (при условии расширения мощностей) брать пробы воздуха не на трех стационарных участках и не в определенное время, а круглосуточно и повсеместно.

Здравый смысл позволяет нам самим сделать вывод: не сессия горсовета решает, давать или не давать городу особый статус (кстати, мучения людей от этого не убудут), а Государственный банк данных… К сожалению, Севкавгидромет слабо субсидируется. Единственный путь — изыскивать средства из местного бюджета. А он в Новочеркасске и так очень скуден.

С клироса собора — изображение Христа Вседержителя совсем рядом.

С трудом выдерживаешь приковывающий взгляд… Строгие пророки и чуть легкомысленные херувимы. Летящие на парусах евангелисты, легендарный Ной с ковчегом. Ниже в алтарном полукуполе — «Святая Троица» и «Тайная вечеря».

В былые времена хор из двухсот казаков гремел отсюда, из-под светлого барабана купола. И — словно аккомпанируя громкоголосые, открывались царские врата (тогда еще вызолоченные по бронзе), и колокольчики, висевшие на них, отбивали духовную мелодию.

В этой торжественности человек невольно ощущал свое значение и свою причастность к делам Державы, ибо в тот миг он не мог быть неискренним и равнодушным.

Какое же действо должно свершиться на наших глазах, чтобы мы, затаив дыхание, стали, хотя бы на мгновение, едины… И разве оно не свершается в храме, когда уже не до маршей и барабанной дроби.

Между тем последнее десятилетие уже прижалось к барьеру другого столетия… Куда повернет коня время-верховой: назад ли, вперед ли? Помчится скакун резво или собьется на иноходь, мы еще не знаем. Но десятки миллионов не дождавшихся сегодняшнего дня глядят укоряюще на нас… Где тот предел любви и ненависти, начиная с которого они отстали, а потом и безвозвратно за терялись, разбросанные вихрем неспокойного века?.. Полтораста лет назад, когда казакам все еще мнился старый Черкасск, покинутый неугомонным Платовым?.. В девятьсот четвертом, когда многолюдно гудела Соборная площадь и бронзовый Ермак простер увенчанную крестом корону?.. Зимою восемнадцатого, когда на улицах было черно от людей, провожающих покончившего с собой атамана Каледина?.. Или семьдесят лет назад, когда конница Думенко ворвалась в Новочеркасск?

Колокол Собора Разума не могли слышать те, кто, спрятавшись от народа, выдумывал «широкомасштабные» программы в области внутренней и внешней политики. Но его тревожный звон не мог не отозваться в каждом совестливом из нас: и когда обрекали на вымирание русские деревни, подводя их (как под статью) в разряд «неперспективных», и когда закрывали глаза на то, как денежный ручей из нашей страны бесследно исчезал в джунглях Анголы и на сахарных плантациях «острова свободы», и когда по Дону и Кубани спешно вырубали (вот уж где было «ускорение») знаменитые виноградники.

Тогда нас не жег бы стыд за невольную сопричастность к деяниям высокопоставленных соотечественников.

На то он и русский человек, чтобы взять на себя всю вину и ответственность (без экивоков на кого-то) за судьбу всей страны; человек — чьё сердце — колокол: участливое к чужой беде и нетерпимое к злу.

…По винтовой, чугунного литья лестнице поднялся я на колокольню. Живая и величественная картина осени предстала во всем блеске… Дома, улицы, багряные деревья как бы медленно перемещаются, словно ты плывешь в корзине воздушного шара.

Не можешь не отметить, как от площади начинают свой прямой разбег проспекты, когда-то отмеченные колышками на пустынном взгорье.

Ближние и дальние станицы темнеют на буром займище, словно великан-сеятель бросил в зиму по горсти семян.

Сколько поднималось к колоколам народу: любопытного и равнодушного, религиозного и неверующего… Всех принял на свои «плечи» храм, отпустив обратно с просветленными думами и чаяниями.

Всего-то десять лет отделяет нас от нового тысячелетия… Что скрыто в неведомом грядущем? Войдем ли мы в него с тем, что отягчает сегодня, или — усвоив уроки прошлого?.. Для нас оно пока настоящее, и держит так же неотрывно, как и манящая черточка реки. Туда, к Дону, виднеющемуся вдали, метнула осень длинное копье — след уходящего за горизонт самолета. И ты вдруг ощущаешь непередаваемое словами чувство; такое возвышенно-чистое, что уже не сомневаешься, как близок ты к тому, чтобы постичь Нечто.

Возвыситься над мелко-повседневным, на миг приблизившись к Истине — и есть, видимо, ВЕРА. И — как в алтаре свято оберегается Горнее место, так и ОНА должна лелеяться, принадлежа не только тебе, но и всему роду людскому…

1990