– Понимаю. Лагом бы и я не пошёл при такой погоде. Да уж как не повезёт, так на всё причины есть.

– А думаешь, мы одни такие невезучие? Иностранец вон ещё бедствует, шотландец. Ему ещё похуже, под самыми Фарерами болтается.

– Помоги ему бог, – сказал Васька. – Чего ж он, дурак, промышлял, в фиорде не спрятался?

– Вот не спрятался.

– А сколько ж всё-таки ей идти, базе-то? – спросил Митрохин.

– Сколько, сколько! Семь вёрст – и всё лесом.

– Опять ты за своё, – сказал Серёга. – И что ты за пустырь, ей-богу. Человек тебя спрашивает, потому что жизнь от этого зависит. Он у тебя любую глупость может спросить, а ты ему обязан ответить, понял?

Старпом кинул ложку:

– Ну что привязались? Пожрать нельзя. Подите всё у кепа спросите.

– А тебе он не отвечает? – спросил Васька.

Старпом, уже около двери, повернулся было огрызнуться – и застыл с раскрытым ртом. Толчок был еле слышный, только зазвякали миски. И «юноша», который спал на лавке, вздрогнул и проснулся:

– А?.. Куда идти?

– Никуда, – сказал Васька. – Теперь уж всё. Оборвали трос…

Старпом бухнул дверью, побежал.

– Да он и ненадёжный был, – сказал Серёга. – Трос-то.

Наверху затопали, заорали, и мы только успели докурить, как послышалась тревога. Уже не водяная, а шлюпочная – один длинный гудок, шесть коротких.

«Юноша» спросонья кинулся к двери – как был, в тельняшке, в берете, – потом спохватился, стал напяливать белую свою куртку, полотняную.

– Очухайся, – сказал Серёга. – Так в шлюпку и сядешь? Рокан твой, вспомни, где. И телогрейка.

– А успею? Ребята, вы не спешите, я – мигом.

– Чего нам спешить, – сказал Васька Буров. – Уж посидим перед дорожкой.

Хотелось нам в последнем тепле ещё побыть, побольше его захватить с собою, так вот и повод был – покуда «юноша» одевался, а кандей мешок собирал с аварийным питанием – галеты, консервы, сухофрукты. Вздумал ещё термос взять с борщом, да мы отсоветовали, как его там похлебаешь – из ладоней, что ли.

Телогрейка у «юноши» ссохлась над плитой, теперь на груди не сходилась, а на рокане половины пуговиц не было, да хоть догадался он – посудным полотенцем опоясаться. Так, под белым кушаком с кистями, и пошёл за нами на ростры.

Уже кто-то возился около шлюпки, человек пять или шесть, стаскивали с неё брезент. Старпом в рокане бегал вокруг них и орал:

– Не эту! Другую! Кто же наветренную вываливает? Надо – подветренную!..

Из-за шлюпки фигура высунулась, по голосу – дрифтер:

– Сам-то ты смыслишь – какая щас на ветру будет? Пароход-то – рыскает.

– Ты на колдунчик посмотри!

– Сам ты колдунчик. Уйди, без тебя тошно!

– Скородумов, я на тебя управу найду!

– Вот, найди сперва. А покамест я буду командовать.

Снежный заряд перестал, луна блеснула в сизых лохмотьях, и море открылось до горизонта – чёрные валы с оловянными гребнями. Ветром их разбивало в пылищу. Пароход обрывался вниз, катился по ледяному склону, и новый вал вырастал над мачтами. Не приведи бог видеть такое море. Лучше не смотреть, а делать хоть какое-то дело, пока ещё душа жива, хоть что-то в ней теплится.

А шлюпку всё же вот эту и нужно было вываливать первой. Только подгадать бы точно, спустить её как раз, когда ветер с другого борта зайдёт. Шарахался он ужасно, бедный наш пароход. Сети его опять развернули – кормою к волне, это не то, что носом, удары куда сильнее.

Мы налегли на шлюпбалки. Дрифтер с размаху навалился плечом, хрипел:

– Повело, ребята, повело!

Шлюпбалки скрипели, не поддавались, потом сами пошли с креном. Шлюпка вывалилась и закачалась. Волна прошла гребнем под нею и лизнула в днище.

– Стой! – кричал дрифтер. – Садись трое! Фалинь[68] трави, фалинь!

– А где он, фалинь?

Трое уже перелезли в шлюпку и разбирали вёсла, а фалинь всё не могли найти. Вдруг я увидел – Димка стоит спокойненько, держит его в руках.

– Он же у тебя, салага!

– Это и есть фалинь?

– Да он у него несро́щенный! – Серёга в темноте разглядел.

Я в это время держал шлюпталь, обе руки у меня были заняты.

– Сращивай! – сказал я Димке. – Учили тебя.

– А чем?

– В боцманском ящике штерт возьми. Знаешь где?

Он метнулся куда-то. Я уже пожалел, что послал его. Но тут же он вернулся с бухточкой.

– Брамшкотом вяжи.

Он скинул варежки, заложил под мышку.

– Брамшкот – это двойной шкот?

– Двойной. Только не спеши.

– Быстрей! – орал дрифтер.

Димка его не слушал. И правильно, фалинь наспех не сро́стишь, так всю шлюпку можно загробить. И мне понравилось, что руки у него не дрожат. И он не торопится в шлюпку.

– Хорош! – сказал я ему. – Я сам потравлю. Иди вниз.

– Зачем?

– Садиться, «зачем».

– Вот так, как есть, без шмоток? – Он поглядел кругом. – Алик, ты где?

– Садись иди, Алик уже там небось!

На рострах осталось нас четверо, по двое на каждую шлюпталь. Эту, я знал, мы не для себя спускаем. Пока сойдём,