— КОГДА ВСЕ ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ, — говорил он, — МЕНЯ ЖДЕТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ СЛУЖБА, И Я НЕ ХОЧУ ВСЕ ВРЕМЯ ПРОСИДЕТЬ В ШТАБЕ ЗА СТОЛОМ — КОМУ ОХОТА ИДТИ СЛУЖИТЬ В АРМИЮ, ЧТОБЫ ПЕРЕБИРАТЬ БУМАЖКИ?

— Да кому вообще охота идти в армию?! — не выдержал я. — Тебе надо сидеть за столом почаще, чем ты это делаешь, — при том, как ты теперь учишься, ты запросто мог бы уже давно загреметь в армию. Я тебя не понимаю — с твоими способностями стать круглым отличником раз плюнуть!

— ДА, МНЕ, КОНЕЧНО, ЗДОРОВО ПОМОГЛО ТО, ЧТО Я В ГРЕЙВСЕНДСКОЙ АКАДЕМИИ БЫЛ КРУГЛЫМ ОТЛИЧНИКОМ, ВЕРНО?

— Может, если бы ты не пошел на это дурацкое геологическое отделение, тебе было бы немножко интереснее, — заметил я.

— ГЕОЛОГИЯ МНЕ ЛЕГКО ДАЕТСЯ, — сказал Оуэн. — Я, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, УЖЕ КОЕ-ЧТО ЗНАЮ ОБО ВСЕХ ЭТИХ КАМНЯХ.

— С каких это пор ты стал искать где полегче?

Он пожал плечами. Помните, как многие «выпадали» — так говорили о тех, кто не удерживался в общей колее? Оуэн на моей памяти «выпал» первым. Хестер, конечно, «выпала» с самого рождения; возможно, от Хестер Оуэн этим и заразился, но вообще-то, я думаю, он был слишком самобытен, чтобы обезьянничать. Самобытен и упрям.

Я тоже был упрямый; в двадцать два года мы все упрямы. Оуэн пытался оставить меня работать в мастерской все лето 64-го. Я сказал, что уже провел в мастерской все прошлое лето и с меня хватит — или он мне даст поработать в карьере, или я ухожу вообще.

— ЭТО ДЛЯ ТВОЕГО ЖЕ БЛАГА, — уговаривал он. — ЭТО САМАЯ ЛУЧШАЯ РАБОТА В ГРАНИТНОМ ДЕЛЕ. И САМАЯ ЛЕГКАЯ.

— А я, может, не хочу самую легкую! — вскипел я. — Я, может, сам хочу решать, где самая лучшая!

— НУ И ПРОВАЛИВАЙ ТОГДА, — бросил он.

— Ладно. Наверное, мне надо поговорить с твоим отцом.

— МОЙ ОТЕЦ ТЕБЯ НЕ НАНИМАЛ, — сказал Оуэн Мини.

Разумеется, никуда я не ушел, но в своем упрямстве мы друг друга стоили — я намекнул, что мне наскучило отрабатывать «бросок». Летом 64-го Оуэн Мини и правда словно «выпал» из обоймы, но его увлечение броском тогда разгорелось с новой силой. Мы пошли на взаимные уступки: я согласился поучиться работать с алмазным диском до августа, а в августе — как раз когда в Тонкинском заливе были атакованы американские эсминцы «Мэддокс» и «Тернер Джой» — Оуэн поставил меня сигнальщиком в карьере. Когда шел дождь, он разрешал мне работать с распиловщиками, а к концу лета сделал учеником оператора врубовой машины.

— СЛЕДУЮЩИМ ЛЕТОМ Я ДАМ ТЕБЕ ПОПРОБОВАТЬ РАБОТАТЬ НА ДЕРРИК-КРАНЕ, — сказал он. — А В АВГУСТЕ НЕМНОГО ПОУЧУ ОБРАЩАТЬСЯ С ДИНАМИТОМ, КОГДА ВЕРНУСЬ С ВОЕННЫХ СБОРОВ.

Перед самым началом нашего предпоследнего учебного года в Нью-Хэмпширском университете — перед тем как начались занятия в Грейвсендской академии и в остальных школах и университетах по всей стране — Оуэн Мини впервые вколотил мяч в баскетбольную корзину в спортзале Академии быстрее, чем за три секунды.

Я предположил, что тормозоватый вахтер мог немного опоздать с пуском судейского секундомера; но Оуэн настаивал, что мы и вправду загнали мяч быстрее, чем за три секунды, — он уверял, что секундомер показал точное время и наш успех можно совершенно официально считать рекордом.

— Я ПОЧУВСТВОВАЛ РАЗНИЦУ — ЕЩЕ В ВОЗДУХЕ, — взволнованно сообщил он. — ВСЕ ПРОИСХОДИЛО НЕМНОГО БЫСТРЕЕ И КАК БЫ САМО СОБОЙ.

— Теперь ты, наверно, будешь говорить, что и быстрее двух секунд может получиться, — съехидничал я.

Он стучал мячом о пол — с каким-то неистовым остервенением, словно в фильме про «Гарлемских путешественников»[31], пущенном в ускоренном темпе. Мне показалось, что он меня не слышит.

— Ты, наверно, думаешь, что и быстрее двух секунд может получиться! — заорал я.

Оуэн остановился.

— НЕ МЕЛИ ЕРУНДЫ, — сказал он. — ТРЕХ СЕКУНД И ТАК ЗА ГЛАЗА ХВАТИТ.

Я здорово удивился:

— А я думал, смысл в том, чтобы проверить, за сколько мы успеем уложиться. Всегда можно постараться, и получится еще быстрее.

— СМЫСЛ В ТОМ, ЧТОБЫ УЛОЖИТЬСЯ ЗА СТОЛЬКО, ЗА СКОЛЬКО НУЖНО, — ответил он. — ВАЖНО, ЧТОБЫ ЭТО ПОЛУЧАЛОСЬ КАЖДЫЙ РАЗ! В ЭТОМ ВЕСЬ СМЫСЛ.

Итак, мы продолжали тренироваться. Когда в спортзале Академии шли занятия, мы уходили на площадку школы Святого Михаила. Время никто не засекал — у нас не было ничего даже отдаленно напоминающего судейский секундомер, и Хестер не желала участвовать в наших упражнениях. Она никоим образом не могла заменить слабоумного вахтера. К тому же и ржавое кольцо было слегка изогнуто, и сетка давным-давно куда-то подевалась, и асфальт до того растрескался, что мы не могли даже вести мяч по площадке, — и все равно мы тренировались. Оуэн сказал, что ЧУВСТВУЕТ, когда мы загоняем мяч в корзину быстрее, чем за три секунды. И хотя нам не хватало восторженных возгласов слабоумного вахтера, из своего домика у противоположного края площадки на нас часто посматривали монашки; иногда они даже махали нам руками, и Оуэн Мини махал им в ответ — хотя и говорил, что от монахинь у него до сих пор «что-то внутри переворачивается». И еще за нами всегда присматривала Мария Магдалина; мы чуть ли не кожей чувствовали ее молчаливое одобрение. Когда шел снег, Оуэн обметал ее щеткой. В ту осень первый снег выпал рано — задолго до Дня благодарения. Я помню, как отрабатывал «бросок» в лыжной шапочке и перчатках; но Оуэн Мини всегда делал это без перчаток. А после обеда, в ранних сумерках, мы продолжали упражняться даже после того, как в домике монахинь зажигались окна. Мария Магдалина из серой постепенно превращалась в черную, растворяясь в сгущающихся сумерках.

Однажды, когда из-за темноты мы едва могли разглядеть корзину, я мельком бросил взгляд на Марию Магдалину — она стояла словно на границе полной темноты. Мне пришло в голову, что она похожа на ангела, которого Оуэн якобы видел рядом с кроватью моей мамы. Я ему сказал об этом, и он взглянул на Марию Магдалину; он долго стоял, дыша на свои замерзшие голые руки, и пристально смотрел на статую.

— НЕТ, НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ НИКАКОГО СХОДСТВА, — наконец ответил он. — ТОТ АНГЕЛ БЫЛ ОЧЕНЬ НЕСПОКОЙНЫЙ — ОН ДВИГАЛСЯ, ВСЕ ВРЕМЯ ДВИГАЛСЯ. ОСОБЕННО ЕГО РУКИ — ОН ВСЕ ВРЕМЯ ПРОТЯГИВАЛ ПЕРЕД СОБОЙ РУКИ.

Так я впервые услышал о том, что ангел двигался и что он показался Оуэну неспокойным.

— Ты никогда раньше не говорил, что он двигался,— заметил я.

— ДВИГАЛСЯ, ДВИГАЛСЯ, ЭТО ТОЧНО, — настаивал Оуэн Мини. — ПОТОМУ-ТО Я НИКОГДА НЕ СОМНЕВАЛСЯ. ЭТО НЕ МОГ БЫТЬ МАНЕКЕН, ПОТОМУ ЧТО ОН ДВИГАЛСЯ. А ЗА ВСЕ ЭТИ ГОДЫ, ЧТО МАНЕКЕН СТОИТ У МЕНЯ, ОН НИ РАЗУ ДАЖЕ НЕ ПОШЕВЕЛИЛСЯ.

Да когда такое бывало, чтобы Оуэн Мини в чем-нибудь СОМНЕВАЛСЯ, подумал я. Интересно, часто он разглядывает мамин портновский манекен? Может, ждет, что тот пошевелится?