— Глупцы! Уж не сомневаетесь ли вы в слове бога? Эбены должны быть казнены! Все! Сегодня же ночью!

Все было исполнено по слову Каледа, но именно в эту ночь впервые сотряслась земля под Святилищем Пламени. В последующие дни подземные толчки следовали один за другим, и становились все сильнее. Одни обвиняли в этом эбенов и утверждали, что подземный бог не мог сдержать своей ярости. Другие говорили, что сотрясение земли не что иное, как проявление радости бога при мысли о грядущей свадьбе.

Были и другие разговоры, но они происходили шепотом и при обмене испуганными взглядами.

Жара спала, исчезла, перестала существовать — как будто прошедший день был миражом, маревом посреди барханов, призрачным силуэтом на склоне песчаного холма. Звезды сверкают, словно осколки стекла, озаренные луной в третьей четверти.

Ночью в пустыне темнота превращается в огромный черный свод — немыслимо, невероятно высокий. В купол храма величиной во весь мир. Здесь царит полное безмолвие. Все неподвижно. Ни луна, ни звезды не мерцают. В этом зрелище — жуткое одиночество. Если и заметишь тут людей, они кажутся столь же мелкими, сколь крошечные насекомые, живущие в норках, вырытых в склонах барханов — даже тогда, как теперь, когда этих людей целый караван, разместившийся посреди пустыни на ночлег.

Лагерь раскинулся посреди песчаных дюн. Кибитки, стреноженные верблюды, фигуры улегшихся спать людей. Как будто вытянутый в линию город переселенцев. Никогда за всю историю Унанга не двигалось к Священному Городу такое число паломников. Здесь и морщинистые древние старцы, и пышнотелые матери семейств, и стройные молодые красавицы, и малые детишки, и нищие в лохмотьях, и размалеванные шлюхи, и жрецы, и купцы, и ростовщики. Люди побогаче ночуют в кибитках с золочеными стенками, под охраной стражников, одетых в богатые одежды.

Днем медленное продвижение каравана разделено молитвами. Вдоль всей длинной вереницы кибиток звонят колокола, призывая верных к молитве в час Катакомб, в час Зелени, в час Пыли, в час Волны. После часа Звезд караван останавливается.

Потом у костров слышатся смех и песни. Подростки затевают шуточные состязания, кто-то заключает споры, старики рассказывают о прошедших временах. В эти часы караван и вправду подобен городу, в котором кипит обычная жизнь. Это впечатление обманчиво. Чему бы ни радовались, из-за чего бы ни огорчались паломники, они не забывают о том, что ожидает их в Священном Городе — о предстоящей свадьбе, о той благодати, что скоро снизойдет на них, что прольется, подобно дождю на безводную пустыню.

Однако не все думают об этой благодати в духовном смысле.

— В Каль-Тероне получше будет, — проговорил Фаха Эджо, торопливо шагая мимо стоящих друг за другом крепко запертых кибиток. Рядом с ним шел Рыба, а следом поспевали Аист, Губач и Сыр. За время, пока длилось Поклонение в час Звезд, «поддеры» выпили целый кувшин браги. Спиртное раззадорило их, глаза сверкали азартным огнем.

— Чего там получше-то будет, Фаха? — взволнованно, жадно спросил Рыба.

Аист осклабился:

— Там молитвы сильнее!

Губач хохотнул:

— Ага, и вера крепче!

Сыр хихикнул:

— Там дары богов!

Фаха Эджо обернулся и прижал палец к губам. Мальчишки проскользнули мимо горстки набожных женщин, сгрудившихся у котелка, словно стая здоровенных ворон. «Наверняка такие бабы, — подумал бывший пастух, — таскают собой кошельки, набитые золотом и драгоценными камнями. Привязывают их под юбками». Увы, забраться к женщинам под юбки было невозможно, а жаль. Такие тетки весь день сидели в повозках, а когда спускались, все время держались рядом. Застичь их врасплох было бы сложно, а уж о том, чтобы подмазаться к ним со всякими там приставаниями, и думать было нечего.

Фаха Эджо ухмыльнулся и обнял Рыбу за плечо. Он заговорил потише и сказал о том, что это верно — в Священном Городе, затесавшись в многотысячную толпу народа, можно обрести настоящие дары богов. Фаха с вожделением представлял себе, какую богатую добычу «поддеры» соберут в ночь свадьбы.

Рыба выпучил глаза. Он себя всегда считал набожным, хотя и далеко не всегда соблюдал молитвенное правило. Ему стало жутко при мысли о том, какие богохульства они скоро должны будут совершить — и где, в стенах Священного Города! Однако ужас быстро сменился радостным волнением. О, Фаха был такой отличный малый!

— Погоди-ка! — Рыба пошарил в складках набедренной повязки и вытащил стеклянный шар. — Я кое-что придумал.

Губач осклабился.

— Рыба придумает, как же!

Аист хихикнул.

— Че-его при-идумал, Рыб-ба?

— Тс-с-с! — шикнул на мальчишек Фаха Эджо и поманил их за собой. Сбившись в кучку в простенке между двумя кибитками, мальчишки уставились на Рыбу, а он, прищурившись, взглянул внутрь загадочного шара.

— Он же волшебный, так? — прошептал Рыба. — Если в него долго-долго смотреть, может, что и увидишь?

Сыр ухмыльнулся. Аист хохотнул. Губач хихикнул. Только Фаха Эджо серьезно смотрел на Рыбу и гадал, не поможет ли волшебный шар «поддерам» в их воровских делишках. Он думал и о других трофеях, которые мальчишки прихватили после неудавшегося ритуала обручения, и сжал в пальцах амулет, висевший на цепочке у него на груди. «Амулет Туката» — вот как назвал его жених. Оберег. Талисман. На лбу у Сыра, под грязными спутанными патлами, белела лента Лихано. На поясе у Губача болталась медная лампа, она то и дело звякала, стоило Губачу сдвинуться с места. Золотая монетка с витым рисунком лежала в кармане у Аиста. Эти сокровища «поддеры» намеревались продать, добравшись до Каль-Терона, но у Фахи Эджо появились подозрения, что из этого замысла может ничего не получиться. Многое изменилось с тех пор, как они покинули свое «Царство Под». Амеда пропала — наверное, ее убили Всадники, выехавшие на рыночную площадь. Исчезли Прыщавый и Малявка. Их осталось пятеро. Мальчишки стали держаться поближе друг к другу, они в любой момент были готовы отразить нападение. Пусть хранят свои талисманы, даже если от них никакого толку!

Мальчики перешли на шепот.

— Видишь что-нибудь, Рыба?

Рыба, не моргая, смотрел внутрь шара.

— Свет вижу. Мелькает.

— Да это ж лу-уна, бо-олван ты! — прошипел Аист.

— Тс-с-с! — прошептал Губач. — Слышите?

Сыр выглянул из-за кибитки и ахнул.

Вот уж повезло так повезло. По дороге из Куатани «поддеры» то и дело сновали вдоль каравана: попрошайничали, воровали, торговали безделушками, прятались под фургонами, забирались в чужие шатры, тут и там затевали беспорядки. Их новые приятели — майор-господин и его долговязый друг (майор-господин — особенно) — не могли нарадоваться знакомству с мальчишками, которые в таком количестве снабжали их спиртным, джарвелом и золотом. Этот союз устраивал обе стороны. Когда требовалось, «поддеры» разыгрывали благочестивых юных подопечных майора-господина. Когда требовалось, они торжественно клялись в том, что их опекун, хоть и эджландец, — верный последователь унангской веры. Ох и хохотали же они потом над своей богохульной ложью!