— Сейчас-то я понимаю, каким был дураком. Мне надо было тогда, получив приказ о мобилизации, немедленно отправляться на фронт. А там, даже оказавшись один на один с врагом, не убивать его, а стрелять в воздух. И даже если бы меня убили, я бы, пролив кровь за любимую Францию, смог мирно уснуть в ее земле… К тому же если бы я стрелял в воздух, а не целился во врага, возможно, и вражеские пули в меня бы не попали… Таков ведь закон Великой Природы….

Я молча слушал его, не в силах вымолвить ни слова.

— В то роковое время, когда любимая страна нуждалась в защите, бегство (не важно по какой причине, оправдание ведь всегда можно найти) расценивалось как подлое предательство, считалось, что на это способны только евреи — таково было общее мнение, и я не могу никого винить…

— Бедный Жак… Пувр Жак…

— Морис сокрушался, что именно поэтому мои труды так и остались неопубликованными. Ты не можешь ему передать, что ничто из мною сделанного не пропало? Мои работы еще при жизни были встречены с пониманием и моими коллегами, и моими последователями, они использовали все мои выводы в собственных исследованиях. И я очень им за это признателен. Так и скажи Морису.

— Ладно. Просто замечательно! Как я рад! Я всегда верил, что твои гениальные труды не пропадут даром. И все же, Жак, где ты теперь обитаешь?

— А разве я не здесь? Вот же я, говорю с тобой.

— Да нет. Твоя плоть умерла, но сам-то ты, твоя душа где? В Истинном мире? И чем ты там занимаешься?

— Вот что тебя интересует?.. Это очень серьезный разговор, Кодзиро, а мне пора возвращаться. Я снова приду к тебе, может быть, даже завтра… Тогда и поговорим.

При этих его словах мне удалось приподняться. Но Жака нигде не было. Словно пытаясь догнать его, я распахнул окно и вышел на балкон. Над головой нависало затянутое серыми тучами небо. И что же, преодолев эту облачную преграду, он исчез, растворился в небесном мире? Я долго стоял, вглядываясь в небо. Голос Жака еще звучал в душе, странно, что его самого не было видно…

Не обращая никакого внимания на дзелькву, которая прямо перед моим окном раскрыла три прекрасных белых цветка и явно пыталась заговорить со мной, я вернулся в комнату, сел за стол и попробовал припомнить все, что рассказал мне Жак. Он говорил о простых, вполне очевидных вещах… Я решил сразу же написать письмо Морису, ведь Жак просил меня сообщить ему о нашем разговоре.

Я уже взял ручку, но тут меня одолели сомнения: «А поверит ли мне Морис, если я напишу ему, что душа Жака не во сне, а наяву явилась ко мне из загробного мира и говорила со мной? Не решит ли он, что я просто повредился в уме?» Мне надо было написать так, чтобы Морис поверил — мой разговор с душой Жака был реальностью, по-японски я мог так написать, но вот по-французски это было слишком трудно. И моя рука, сжимавшая ручку, застыла над листом бумаги.

Вспомнив, что Жак, покидая меня, пообещал прийти завтра и поговорить со мной, я с утра лег в постель и постарался достичь состояния полной отрешенности, но Жак так и не появился. В начале третьего я повторил попытку, но его не было. На следующий день мои усилия тоже не увенчались успехом.

Придя в отчаяние, я стал гадать, почему он не приходит, и наконец понял. Хотя я и делал все, чтобы достичь состояния отрешенности, его вряд ли можно было считать полным, ведь я все время напряженно ждал появления Жака. Поэтому после обеда, приступив к процедурам, я начал с того, что постарался изгнать из своего сердца все мысли о Жаке и достичь состояния покоя и полной отрешенности. И вот, проведя в этом состоянии целых два часа, я очнулся, услышав голос Жака:

— Друг мой, вот я и здесь. Это Жак. Узнаешь?

— Конечно узнаю. Я ждал тебя.

— Ты, кается, основательно подзабыл французский, мне трудновато с тобой говорить. Хочешь, я перейду на японский?

Последнюю фразу, к моему величайшему изумлению, он произнес по-японски.

— Не надо, не поднимайся! Я понимаю твое удивление, но у нас в Истинном мире, к счастью, не существует разделения на языки. Да, можно и так сказать. Каждый говорит на своем языке, но и для тех, кто слушает, он звучит как родной. Когда я, француз, говорю по-французски, японцы воспринимают мою речь как японскую. Тут у нас полная свобода, никаких языковых барьеров!

— Поразительно!

— Ты живешь в Мире явлений и обременен плотью, поэтому я боялся, что законы и обычаи Истинного мира у вас не действуют. Но ты по воле Бога-Родителя Великой Природы уже начал проходить курс обучения, к тому же уже имеешь некоторое представление об Истинном мире и Мире явлений… С этого момента, с соизволения Бога-Родителя, то, что я говорю, будет звучать для тебя по-японски. Мы должны быть благодарны за это Богу-Родителю. Ну как, ты понимаешь меня?

— Не устаю поражаться… Ты говоришь по-японски безукоризненно.

— Вот и прекрасно. Поскольку твой французский теперь далеко не так хорош, как в прежние времена, я до сего дня избегал говорить с тобой о важных вещах.

— Мне стыдно. Но я рад, что мы можем говорить по-японски… Такого я и вообразить не мог… А о чем ты избегал со мной говорить?

— Честно говоря, там, где я нахожусь, это уже не имеет значения… Я имею в виду проблему еврейства. Ты теперь знаешь, что меня лично она не касается, но хорошо бы докопаться до причин, почему цивилизованные люди просто так, без всяких на то оснований, питают антипатию к евреям и подвергают их остракизму. Я уже говорил тебе, что у меня было много знакомых евреев. Я с детства невольно наблюдал за ними и должен сказать, что они ничем не отличаются от французов. Это прекрасная, замечательная раса. Единственное их отличие в том, что они исповедуют иудаизм. Поэтому я хочу, чтобы и ты, и Морис, живущие в мире обычных людей, постарались освободить человечество от предвзятого взгляда на евреев.

— А, вот в чем дело… В последнее время я много думал об этом.

— Что касается иудаизма… В сущности и иудаизм и христианство — учения, полученные от одного и того же Небесного отца, они различаются только обрядами. Помню, как я удивился однажды в раннем детстве, когда, играя со своими еврейскими друзьями, заметил на их половых органах странные шрамы. Я стал приставать к отцу с расспросами и узнал, что по законам иудаизма новорожденному через несколько дней после рождения делают обрезание. Меня это поразило. Возможно, в иудаизме есть и другие обряды, которые католикам могут показаться дикими. Не исключено, что именно этим и объясняется их антипатия по отношению к евреям… По-моему, евреям следует отказаться от этого странного обычая. Боюсь только, что это не просто, ведь религия есть религия, в любой можно найти нечто иррациональное, порой, как это ни нелепо, верующие готовы ценой собственной жизни защищать самые бесчеловечные обряды. Мне кажется, сейчас важно направить усилия на решение двух проблем: во-первых, надо искоренить предвзятое отношение к евреям, во-вторых, пересмотреть все мировые религии, так чтобы они отвечали требованиям Великой Природы и помогли обеспечить человечеству счастливую жизнь. По-моему, в настоящее время это самое главное… Наверное, я придаю этому такое значение еще и потому, что так до конца и не выполнил свое земное предназначение… Впрочем, теперь уж ничего не изменишь…