— Прекратите, — бросил им обоим Нат, вытаскивая свою аппаратуру из вертолета и складывая ее на влажной земле.

В воздухе пахло дождем; он был тягучим, каким–то липким, и это непроизвольно вызвало у Ната чувство отвращения, его раздражала присущая этому воздуху какая–то «нездоровость».

— Для астматиков здесь, должно быть, раздолье, — заметил он, оглядываясь по сторонам.

Конгросян, разумеется, и не подумает их встречать. Это их дело найти место, где он живет, да и его самого тоже. По правде говоря, им еще крупно повезет, если он вообще их примет, а не выгонит взашей. Нат прекрасно это осознавал.

Осторожно выбираясь из кабины вертолета (на ногах у нее были легкие босоножки), Молли произнесла:

— Какой чудной здесь запах. Она вдохнула воздух полной грудью, ее яркая ситцевая блузка заметно вздулась. Ух. Будто здесь повсюду гниет растительность.

— Так оно и есть на самом деле, — произнес Нат, помогая Джиму Планку с его аппаратурой.

— Спасибо, — пробормотал Планк. — Мне теперь понятен план наших дальнейших действий. Сколько времени мы намерены здесь провести?

Он посмотрел на Флайджера так, как если бы ему ничего больше так не хотелось, как снова забраться в кабину вертолета и тут же пуститься в обратный путь, лицо его выражало охватившую его панику.

— Эти места, — сказал Планк, — всегда вызывают у меня в памяти персонажи детских сказок. На ум приходят злобные тролли.

Молли посмотрела на него, а затем отрывисто рассмеялась. Подкатило такси, но за рулем его был вовсе не местный крестьянин. Это была двадцатилетней давности автоматическая модель с, хотяи самонастраивавшейся, но довольно–таки несовершенной системой управления.

Звукооператоры ЭМП быстро загрузили его своей записывающей аппаратурой и личными вещами, и такси–робот выкатился с вертолетной площадки, направляясь к дому Ричарда Конгросяна, адрес которого в системе управления такси действовал в качестве предварительной настройки.

— Хотелось бы мне знать, — произнесла Молли, наблюдая за проносящимися мимо старомодными домами и магазинами городка, — чем местные жители развлекаются в свободное время?

— Может быть, они ходят на вертолетную площадку, — предположил Нат, и глазеют на приезжих, которые от случая к случаю сюда забредают. На таких, как мы, подумал он, глядя на пешеходов, которые с любопытством рассматривали их в кабинет такси.

Мы для них главное развлечение, решил он. Других здесь определенно не бывает; у городка такой же вид, какой должен был быть до катаклизмов 1980 года; фасады магазинов по тогдашней архитектурной моде были слегка наклонными с витринами из стекла и пластиковым обрамлением, которое теперь повсюду растрескалось и было в невероятно плачевном состоянии. А возле огромного давно заброшенного и обветшалого здания супермаркета, он увидел пустую стоянку для автотранспорта — свободное пространство для средств передвижения на поверхности Земли, которых больше уже просто не существовало.

Для человека, еще хоть на что–то способного, жить здесь было равносильно одной из форм самоубийства, к такому заключению пришел Нат.

Только какая–то непонятная тяга к самоуничтожению могла побудить Конгросяна покинуть огромный, бурлящий жизнью мегаполис Варшавы, одного из крупнейших в мире центров деловой активности и коммуникаций, и переселиться в этот мерзкий, раскисший от дождей, заживо гниющий городишко. Или это была одна из форм наказания, изложенного на самого себя. Могло ли быть такое? Наказать себя за одному Богу известное преступление, возможно за что–то, каким–то образом связанное с особым случаем рождения его сына… при условии, что слухи, о которых упомянула Молли, соответствуют истине.

Он вспомнил анекдот, рассказанный Джимом Планком, тот, где психокинетик Ричард Конгросян, попав в аварию в общественном транспорте, отрастил себе руки. Но ведь у Конгросяна руки и без того были — он просто мог обходиться без их помощи при исполнении своей музыки. Без них он мог добиваться более тонких оттенков тональности, более четкого ритма и гармонии. Тем самым при интерпретации музыкальных произведений он не прибегал к каким–либо телесным функциям — ум артиста был как бы непосредственно связан с клавиатурой.

Догадываются ли уныло бредущие по этим захудалым улицам люди о том, кто живет среди них? Скорее всего, нет, ответил себе Нат. По всей вероятности, Конгросян ведет уединенный образ жизни, замкнувшись в кругу семьи и не общаясь ни с кем из соседей. Как затворник, — Да, наверное, это и неудивительно для здешних мест. А вот если местные жители узнают о Конгросяне, у них возникнет подозрение — ибо он, с одной стороны, знаменитый артист, а, с другой стороны, — человек, обладающий недюжинными пси–способностями. Вот почему ему приходится нести двойное бремя. Несомненно, сталкиваясь с этими людьми в обыденной обстановке — например, когда ему приходится что–нибудь покупать в местной бакалейной лавке, — он не пользуется своим психокинетическим даром и прибегает к услугам верхних конечностей, как и все остальные простые смертные. Если только у него решимости не больше, чем представлялось Нату…

— Когда я стану всемирно известным артистом, — сказал Джим Планк, первое, что я сделаю — это перееду вот в такую же самую глубинку, в захолустье. — В тоне его голоса явно проступал сарказм. — Это будет мне достойной наградой.

— Да, — согласился с ним Нат, — должно быть, совсем неплохо иметь возможность делать деньги на таланте, который достался тебе от природы даром.

Говорил это он как–то рассеянно — впереди он увидел толпу людей, и все его внимание переключилось на них. Знамена, демонстранты в форме… тут он сообразил, что перед ним шествие политических экстремистов, так называемых сыновей Иова, неонацистов, которые за последнее время расплодились, как тараканы, повсюду, даже здесь, в этом забытом Богом городке в Северной Калифорнии.

Впрочем, пожалуй, это и было самым подходящим местом для сыновей Иова демонстрировать сам факт своего существования. Эта пришедшая в полнейшее запустение местность прямо–таки была пропитана духом крушения всех и всяческих надежд; здесь жили те, кому на самом деле крупно не повезло в жизни. Это был заповедник испов, не игравших сколько–нибудь существенной роли в функционировании нынешней политической и экономической системы.

Партия сыновья Иова, подобно нацистской партии прошлого века, подпитывались людьми, во всем разочаровавшимися, совершенно обездоленными.

Да, именно вот эти захолустные городки, мимо которых прошло время, были настоящей питательной средой для неонацистских движений… Так что не следует удивляться, видя такое здесь.

Но ведь это были не немцы — это были американцы.

Эта мысль протрезвила Ната Флайджера. Разве можно было считать сыновей Иова всего лишь симптомом нескончаемого, не меняющегося со временем психического расстройства немецкой ментальности; такое объяснение было бы слишком простым, притянутым за уши. Ведь сегодня здесь маршировал его родной народ, его соотечественники. Он и сам мог оказаться в их рядах, если бы потерял свою работу в ЭМП, или если бы страдал от какой–нибудь другой унижавшей его человеческое достоинство социальной несправедливости, или испытывал горечь от сознания невозможности достичь чего–либо в жизни…