— Отпусти его, — оживленно сказала она. — Если ты его напугаешь, он еще возьмет и спрячется у меня в подсознании, а с подсознанием у меня и без того было достаточно проблем все эти годы. Кто ты такой, кстати?

Бьорн покрутил головой и залился румянцем.

— Э-э… — запинаясь, проговорил он. — Ну, меня вроде как зовут Бьорн. То есть…

— Приятно познакомиться, Бьорн. Ты, кстати, ничего не забыл?

Глаза Бьорна наполнились паникой, в то время как он пытался определить допущенную им оплошность в правилах поведения. Может, он должен был пожать ей руку, или предложить уступить ей место, или понести ее сумку? И вообще, следует ли называть свое имя уже при первой встрече?

Он отчаянно озирался по сторонам, ища дверь, чтобы открыть ее перед ней.

— Мне кажется, она имела в виду — опустить меня на пол, — шепнул Гангер.

Не двинув головой, Бьорн слегка расслабил пальцы. Раздался шлепок, и что-то у его ног проговорило:

— Большое спасибо.

— И вообще, как ты ввязался в это дело? — спросила Джейн. — По виду ты не похож на…

— Так и есть, — прервал Гангер. — Точнее, он был им. Но больше не является. Теперь он суперскот.

Джейн уже собиралась переспросить: «Кто?», — а у Штата уже вертелся на языке вопрос: «Послушайте, что вообще здесь происходит?», а Бьорн уже приготовился дать кому-нибудь в морду, когда бесформенная куча на полу простонала и слегка шевельнулась.

И посмотрела вверх. И увидела Бьорна. И завопила.

* * *

По крайней мере один из него завопил.

Одна из опасностей, присущих работе на высших административных должностях, учитывая все сопутствующие стрессы и нервное напряжение департаментской политики, состоит в возможности раздвоения личности. Обычно это считается чем-то, чего следует избегать, но в этом положении есть и свои преимущества.

Вот хороший пример: это означало, что в то время как одна половина личности Финансов и Общих Направлений производила тихие попискивающие звуки и пыталась зарыться в ворс ковра, другая его половина гневно шагала по коридорам бараков Департамента Безопасности, испуская яростные вопли и колотя в двери рукояткой стека. Преимущество, которое Финансы и Общие Направления имел перед любым среднестатистическим психопатом, заключалось в том, что он сумел обеспечить отдельные телесные воплощения для каждой из своих разделенных личностей; или, говоря другими словами, к двум его личинам прилагалось два тела.

То, которое сопутствовало образу наполовину спятившего диктатора, было очень большим, одетым в нечто наподобие тех черных кожаных шинелей, за которыми гонялись бы эсэсовцы, если бы имели доступ к драконовой шкуре высшей выделки, и щедро увешанным оружием весьма интересного вида. Потребовалось бы довольно живое, чтобы не сказать извращенное, воображение, чтобы понять, для чего непосредственно оно предназначено, но любой дурак понял бы с первого взгляда, что это оружие. Даже, возможно, дьявольское оружие.

— Подъем, растреклятые вы сукины дети! — орал он. — Шевелитесь!

Крича, он катал во рту по кругу окурок сигары. Где-то к северу от его бокового кармана некое особенно трудноопределимое оружие пожало плечами и превратилось в изящный револьвер с перламутровой рукояткой.

Когда эхо его шагов затихло в конце коридора, два мутноглазых спектральных воина открыли свои двери и высунули головы, взглянув друг на друга.

— И что теперь? — зевая, произнес один из них.

— Знаешь что, — ответил второй, — сдается мне, нам это придется не очень-то по вкусу.

Тут его собрат по оружию внезапно осознал, что до сих пор одет в футболку с надписью «Снупи». Он поспешно повернулся, чтобы надеть свой форменный (а точнее, бесформенный) черный балахон с капюшоном, и поэтому не заметил, что его соратник подошел к двери, держа в руках экземпляр «Спутника балетомана», который он читал с фонариком под одеялом.

— Лучше нам приготовиться, — сказал тайный балетоман. Они оба нырнули в свои кельи.

Через несколько минут они уже стояли в строю. Их командир вышагивал взад и вперед, поглядывая на них, и в его манере было что-то такое, что не прибавило им оптимизма. В этом воплощении Финансы и Общие Направления тогда называли Великим Стариком, или Стариной Железнобоким, или просто Генералом. И еще много кем.

Он остановился и вытянул свой стек, его рука тряслась от ярости.

— Вот дерьмо! — прошептал фанат Снупи своему соседу. Они одновременно скосили таза влево, увидели, в чем состоит причина генеральского гнева, и молча от всей души возблагодарили Провидение, что это случилось не с ними.

8765В забыл надеть маску.

Соответственно, их строй состоял из сорока девяти вздымающихся черных капюшонов, под которыми не было совершенно ничего, кроме пары неописуемо ужасных точек красного света, и одного бледно-розового лица в очках и покрытого сыпью от бритья. Сорок девять пар неописуемо ужасных точек красного света померкли, и окружающие их капюшоны вздрогнули. Спектральный воин, оказавшийся на смотре одетым не по форме, вряд ли отделается просто побелкой камней на плацу или стрижкой травы при помощи маникюрных ножниц.

— Ты, — прошипел Генерал. — Исчезни.

Розовое лицо обвисло, как проколотый воздушный шарик, и нырнуло внутрь капюшона.

— Но… — проговорил тоненький голос откуда-то с самого дна.

— Я сказал, исчезни, солдат. Ты глухой?

— Сэр… — Послышался вздох жалости — в соотношении, примерно соответствующем очень сухому «мартини», — и сперва капюшон, а затем и все остальное обмундирование медленно осело на землю, оставшись лежать там кучей, словно пара пьяных штанов. Для спектрального воина слово командира значит в точности то, что сказано.

Генерал огляделся вокруг и пожевал свой сигарный окурок.

— В чем дело? — резко спросил он. — Никогда не видели, как разжалуют бессмертную душу?

Полнейшая тишина. Когда галстучная булавка бывшего 8765В наконец ударилась о землю, это прозвучало как маленький взрыв.

— Хорошо, — прорычал Генерал. — Двинулись.

Ботинки дружно ударились в покрытие плаца.

Удовлетворенно что-то буркнув, Генерал подал сигнал, и колонна тронулась устрашенным быстрым маршем к ожидающим грузовикам. Возможно, спектральных воинов несколько утешило бы, если бы они знали, что в какой-то четверти часа езды отсюда в точности та же самая персона, что и тот стопроцентный ублюдок, который смотрел на них, желая, чтобы кто-нибудь из них забыл начистить замок своего штыка, лежал съежившись под стулом и тихо попискивал, как перепуганный котенок.

А возможно, и нет.

* * *

Повисло напряженное молчание. Можно было почти слышать работу мысли, ощущать ее вибрацию. Если бы поблизости находился барометр, он бы заплакал.