«А поподробнее? — Миссис Батхерст внезапно оживилась. — За наркотиками влезли?»

«Да, старина Перелом так и сказал. Видно, думали, что мы храним лекарства в кабинетах. Обыскали подвал, побили все стекло. У холодильника дверцу почти оторвали. Стащили образцы Беттины. Ума не приложу зачем. Что они будут делать с кровяными трубочками?»

«Вот уж не представляю, — миссис Батхерст покачала головой, словно подобное поведение было выше ее разумения. — Что ж, пойду посочувствую Беттине. Бедняжка. Как она пережила этот шок?!»

Однажды в субботу, после долгого утра на Харли-стрит, я решила задержаться в городе и побродить по магазинам. К двум часам дня я валилась с ног от жары и давки. Прокатилась на экскурсионном даблдекере, притворившись финской туристкой, и вытянула ноги, благо рядом оказалось свободное сиденье. В отдалении погромыхивало, жара перед грозой сделалась особенно липкой. Иностранцы кучковались на островках безопасности и в парках. Зеленая листва деревьев казалась мокрой, свисала гроздьями, негромко шелестела и тяжело колыхалась. Возле Букингемского дворца бросилась в глаза клумба с геранями — алыми, будто кровь, словно сама земля кровоточила сквозь тротуары. Караульные гвардейцы, мнилось, вот-вот свалятся в обморок прямо на посту.

И ночью было слишком жарко, чтобы заснуть. А когда я все-таки заснула, мне приснилось, что я опять на Харли-стрит. Во сне был понедельник; обычный сон людей, которые работают всю неделю. Я то ли пришла, то ли уходила, на тротуаре лежали тени — рассветные, а может, закатные, и я увидела, что все перила Харли-стрит сточены до заостренных концов. Меня кто-то сопровождал, шел со мной плечом к плечу. Я сказала: «Посмотри, что сделали с перилами». — «Да, очень неприятные острия», — откликнулась моя спутница. А потом чья-то большая рука толкнула меня прямо на них.

На следующий день я плохо соображала, пропустила свой обычный поезд и прибыла на вокзал Ватерлоо на двенадцать минут позже. Двенадцать минут — мелочь на фоне целой жизни… Но все началось именно с них: затор на линии метро Бейкерлу, сломанные лифты на станции «Риджентс-парк». Выбравшись из-под земли, я припустила рысью — иначе Мазок и Перелом примутся строить друг другу рожи: мол, и где только носит эту Тодд? Ага, вот и Харли-стрит. И что же я увидела? Лиз Батхерст, подкрадывающуюся к зданию. Я догнала ее, положила руку на плечо: «С опозданием, миссис Батхерст! Это на вас не похоже!» — «Не спалось, — сказала она, — всю ночь проворочалась». — «Вы тоже?» Дурной сон был забыт, я мгновенно прониклась сочувствием. Она кивнула. Да, всю ночь напролет.

Впрочем, уже в следующие три, четыре, пять секунд мое сочувствие сменилось раздражением. Думаю, это самая точная формулировка. Бог знает, Беттина меня изводила своей любезностью и тупостью, и врачи тоже доставали, но в тот миг я осознала, что миссис Батхерст донимает меня сильнее всех прочих. «Лиз, — признаю, мой тон был далек от вежливого, — почему вы так себя ведете, а? Эта ваша накидка! Ее давно пора выкинуть! Сжечь, похоронить, продать на блошином рынке. Вы чертовски меня злите. Причешитесь нормально. Купите себе пилочки для ногтей, в конце-то концов!»

Мои ногти, сказала она, мои волосы? Она повернулась ко мне лицом, землистым и невинным, как луна. А потом, без предупреждения — понимаю, я, должно быть, крепко ее обидела — отвела руку и ударила меня кулаком прямо в грудь. Я отлетела назад, прямо на перила. Ощутила, как металл вминается в мою плоть, давит на позвоночник, грозит покорежить лопатки. А миссис Батхерст устремилась дальше по улице.

Я сунула руки за спину, обхватила на мгновение пальцами эти треклятые шипы, кое-как поднялась и, пошатываясь, двинулась следом за ней. Будь у меня хоть капля веры в наших врачей, я бы попросила кого-нибудь из них взглянуть на мои синяки. А так — я просто поплелась дальше, потрясенная до глубины души. И раскаиваясь в собственной жестокости — виной всему утомление.

Весь день мне было не по себе. Привычный рабочий шум, казалось, усилился многократно. Когда врачи шныряли туда-сюда, я слышала, как их башмаки скребут по коврам. Я слышала хрип Гландов, ворчание ее пациентов, рыдания пациенток Мазка, когда он вводил им внутрь свои холодные зеркала, а миссис Батхерст стояла рядом.

Я слышала визг и жужжание бормашины Кусь-Куся, лязг стальных инструментов, швыряемых на стальной же поддон.

Я сказала Беттине: «Что, сегодня весь день понедельник?» «Да», — ответила она; она была настолько глупой, что восприняла мой вопрос как само собой разумеющийся. Ага, сказала я, значит, доктор Мозгоправ работает с 2:30 до 8:30, первый этаж, вторая дверь слева. Мне нужна пересадка мозга, или транквилизатор, или что-то в этом духе. Я оскорбила миссис Батхерст. Посмеялась над ней, над ее накидкой.

Беттина опустила уголки своих клубничных губ. Ее коровьи глаза — недозрелые фрукты — так и лучились непониманием: «Знаю, она старомодная, но смешной она мне не кажется».

Поняла ли я тогда, что они двое спелись, что оставили меня в одиночестве? Тем летом мне недоставало сообразительности — такой диагноз наверняка поставил бы Мозгоправ. Но когда повалили пациенты, я вдруг начала видеть их насквозь. Я слышала биение сердец, дыхание, бурчание желудков, могла оценить скорость реакции и предсказать, доживут ли они до Рождества. Сейчас сентябрь, и я до сих пор чувствую себя поруганной Лондоном — распаленная, грязная, изнемогающая от желания вернуться в Стейнс и принять ванну, хотя бы залезть под душ. Мне нравится лелеять эту фантазию: в один прекрасный день я переберусь куда-нибудь подальше от города. Туда, где мне будет комфортно. Где тихо и мало людей.

На следующий день я купила пучок лилий на вокзале Ватерлоо. И всунула их в руки миссис Батхерст. «Извините, — сказала я. — Это было жестоко с моей стороны». Она рассеянно кивнула. Оставила цветы на столе в приемной, даже воды не налила; мне самой, что ли, за нее наливать? В тот вечер они с Беттиной ушли вместе. Уходя, миссис Батхерст небрежно подхватила букет, даже не посмотрев на цветы. Вот и гадай — то ли домой отнесла, то ли в мусорный ящик бросила.

На следующий день Беттина выбралась из подвала. Встала перед моей дверью, опираясь о косяк. Вид у нее был отстраненный, какой-то размазанный, будто очертания фигуры вдруг стерлись.

«Я хотела бы поговорить с тобой».

«Конечно, — ответила я, довольно холодно. — У тебя что, неприятности?»

«Не здесь», — сказала она, оглядываясь.

«Встретимся в час пятнадцать». — Я объяснила, как найти французский ресторанчик. Там в обеденное время совсем дешево.

Я пришла первой. Выпила немного воды. Я не ждала, что Беттина дойдет, думала, она потеряет адрес или интерес; ведь ее проблемы наверняка пустяковые. В час тридцать она явилась — щечки розовые от волнения и осознания собственной важности, разрумянилась еще сильнее, когда официант принял ее дешевый водостойкий плащик. Принесли меню; она взяла, перелистала; откинула густую челку со лба и — как я предполагала — разрыдалась. Да, лето выдалось долгое и тяжкое. Мне вспомнились слова миссис Батхерст, насчет необходимости двигаться дальше. Я сказала: «Полагаю, ты у нас не задержишься, Бетс?»