Мужчина погружается в раздумья. Яся вдруг замечает, что он — совсем еще молодой, лет всего на пять старше ее. Но он молод какой-то другой молодостью — той, в которой аккуратное брюшко к тридцати считается признаком уютных взглядов и умения устроиться, той, в которой выглаженная белая рубашка с коротким рукавом и черные брюки с белыми мокасинами не вызывают смертельную тоску, той, где волосы мужчине нужно укладывать в фиксированный зачес назад и вверх, под Кайла Маклахлена, дневное время проводить на работе, а вечернее — перед телевизором. Молодостью, в которой, находясь ночью на озере у костра, обязательно жарят шашлыки, а не свинину барбекю или курицу на решетке, где, поедая эти шашлыки, включают музыку погромче и разливают водку. Молодость Виктора Павловича — не хуже и не лучше молодости Яси, это не какой-то особый провинциальный вид молодости, который совсем не случается в столицах, но вид ее, диорово-фаренгейтовый запах ее чужды Ясе, как сладко-тошнотворный аромат петунии, которой щедро украшены тумбы у входа в исполком.

— Опыта ты не имеешь, а потому дать тебе настоящую работу не могу, — наконец говорит председатель. — Хотя нам и агрономы, и растениеводы, и механизаторы, и операторы машинного доения позарез нужны. Но ты ж пять лет мозги сушила, вместо того чтобы делу учиться. А для ручек с маникюром — он разводит руками, — у нас только должность библиотекарши.

— О нет! Не надо меня делать Крупской! — умоляет Яся.

Но председатель уже строчит что-то от руки на белом листе бумаги и приговаривает, не отрываясь от писанины:

— Сейчас там у нас Алиса кукует, она человек тоже гуманитарно образованный — после парикмахерского техникума. Так что вы с ней общий язык быстро найдете. Но Алиса уже второй месяц как в декрете должна быть. Так что давай, подменяй девку. Вот, — он ставит на лист печать и протягивает документ ей. — Это — ордер на комнату в общежитии. Оно у нас очень комфортабельное, после семнадцати, когда раскочегарится городская котельня, есть горячая вода.

Он смотрит на нее. Вид у девушки, похоже, несчастный.

— Не унывай, Янина Сергеевна! Работа у тебя будет не пыльная, в библиотеку сейчас почти никто не ходит, особенно после того, как на почте клуб с «Контр-страйком» открылся. Я бы тебе выделил дом в агрогородке, у нас есть два пустующих, но отдельное жилье у нас по закону — только для семейных молодых специалистов. Найдешь себе хлопца нормального, у нас тут такие есть, почти вообще не пьющие, поженитесь, свадьбу сыграешь, в Минск, в «Лондон» свой, к гей-моче, возвращаться не захочешь!

Этот добрый человек ободряюще улыбается, искренне не понимая, что все, что он только что сказал, вместо того чтобы утешить Ясю, заливает всю ее до отказа такой беспросветностью, что ей хочется спрятаться в папину сумку для клюшек и устроиться жить в ней.

* * *

— Озеро Радости, — говорит она себе, выходя из райисполкома. — Озеро Радости. — И поднимает голову на издевательски-лазурное небо.

Луны на нем не видно.

* * *

Алиса — приветливая блондинка на последних неделях беременности — за десять минут объясняет, как управляться с библиотекой. Навык заключается в том, как правильно открывать и закрывать входные двери, как разбирать и подшивать периодику, как каталогизировать новые поступления.

— И для этого я училась пять лет?! На именной стипендии? — не умеет подавить в себе Яся выдох, который подавить очевидно нужно было.

— Это ты мне, мать, говоришь, что ли? — обижается Алиса и рассказывает, как, закончив пять лет назад техникум в Могилеве, она планировала оттрубить свою «двуху» в могилевском парикмахерском ПО «Восход» и открыть собственное дело, салон красоты, на который родители оставили деньги, вырученные после продажи бабулиной квартиры.

Но «Вавилонской лотереей», ее могилевским филиалом, она была распределена в Вилейку и, подстригая затылок одному крепенькому как огурец юноше, обнаружила себя сначала с ним в кино, а затем — пресловутые две полоски на тесте. Так что доллары, отложенные родителями на бизнес, ушли на свадьбу, обустройство деревенского дома (хлопец оказался из частного сектора в Малмыгах) «под молодых», в результате чего она живет среди кур, а родственники жениха, с которыми она делит дом, не устают интересоваться, когда она перестанет держаться за свой маникюр и возьмется наконец «за смазанную солидолом коровью сиську», из которой только и возможно выдавить в провинции хоть какой-то доход.

Дальше Алиса показывает, где лежит подшивка газеты «Жизнь», и минут сорок рассказывает о том, каким лаком для ног лучше пользоваться, какую жидкость для снятия макияжа нельзя покупать ни в коем случае, как похудеть на диете из свиного сала и что сделать, чтобы кожа на лице у Яси перестала выглядеть «шершавой, как патиссоновый лопух».

Когда она уходит непосредственно уже, кажется, рожать, Яся понимает, что ее испугало больше всего: рассказывая про свои невзгоды, про свое хождение по мукам, закончившееся похоронами мечты о бизнесе и беременностью от огурца среди кур, Алиса не выглядела несчастной. Более того, она повествовала об этом как о смешном приключении, которое привело ее к единственно желанному результату — жизни за перегородкой от родителей жениха и карьерным перспективам, связанным с солидолом и коровьими сиськами.

«Расслабишься тут — угодишь в сорокинскую “Тридцатую любовь Марины”», — говорит себе Яся. «Тридцатой любви Марины» в подотчетной ей библиотеке нет. Как нет и ни одной книжки Владимира Сорокина. Ей хочется дать себе какую-нибудь страшную клятву — например, ни за что не ходить в кино с местными огурцами, как бы симпатичны или «крепеньки» они ей ни казались. Но кино в Малмыгах все равно нет — тут вам не Вилейка.

* * *

Каждый город куда-то движется. Ползет вниз, в земные недра исчерпавший отпущенный ему лимит на поверхности Токио. Стремится вверх, все выше и выше к небу по лестницам эстакад, хайвеев и линий пневмопоездов, Куала-Лумпур. Расползается, как капля кофе на новом белоснежном платье, Париж. Развивается двумя полушариями навсегда рассеченного Стеной мозга мечтательный Берлин. Уходит в прекрасный сон своего прошлого изящная Вена.

Есть города, которые куда-то едут — вечно спускается с горки к морю на стареньком деревянном трамвайчике Сан-Франциско. Поднимается на фуникулере от Золотого Рога к Бейоглу Стамбул. Рывками пытается исторгнуться из себя самой млеющая в вечной пробке на восьмиполосных городских дорогах Джакарта. Романтическим парусником скользит по болотам к Балтике Санкт-Петербург.

Хоть Яся и не бывала ни в одном из этих больших городов, она чувствует абсолютную статичность Малмыг, бредя