— Я не мог с тобой даже поговорить, — сжимая ее, хрипло произнес Тони, — лицо его утонуло в волосах женщины.

— Зато ухитрился кое-что сделать, — припомнила ему Аддолората то, из-за чего вынуждена была внезапно встать из-за стола. Тони ногой прикрыл дверь, на наружной стороне которой висела табличка «Не входить». Его рука властно потянулась к вырезу платья, Аддолората почувствовала мощное напряжение его члена на своем животе и не смогла сдержать страстного стона.

— Тони, ты нарываешься на беду, — дрогнувшим голосом предупредила она. Тони не слышал ее слов, он обнажил ее грудь и жадно целовал твердый сосок, скользя рукой все ниже и ниже — к лону Аддолораты и не обращая внимания на ее слабые протесты.

Сколько лет уже тянулась эта история, изнурявшая их?! Первый раз он мог овладеть ею тогда, среди олив Кастелламаре дель Гольфо, за каменной стеной, разделявшей два земельных владения. Ей было восемнадцать, ему двадцать, и у них обоих обрывались сердца от тайных взглядов, которыми они уже давно обменивались.

Стояло жаркое лето. Антонио Кроче возвращался с пляжа. Полуденный зной растекся в воздухе. Аддолората шла домой после работы — у семейства Манкузо, богатых и уважаемых людей, она стирала и гладила. Ей нравился кузен с веселыми глазами и насмешливой улыбкой, стройный и сильный, как бычок, нравилась его большая голова с блестящими волосами и упругая, темная от загара кожа. Он ей нравился, и она желала его, пренебрегая предрассудками, готова была нарушить семейный и общественный запрет кровосмесительства. Тогда она не испытывала чувства вины и хотела подарить ему свою трепетную пылкую юность, чтобы испытать радость взаимной любви. Они лежали на траве, она вдыхала, положив голову ему на грудь, аромат моря и с восторженным восхищением смотрела на напрягшийся прекрасный твердый фаллос, она нежно гладила его, ведь в нем — семя жизни, которое она хотела принять в себя. Она поторопилась задрать узкую юбку и уже стягивала трусики, когда кузен внезапно поднялся.

— Все. Не будем продолжать, Аддолората, — он наклонился над ней и провел рукой по ее искаженному от огорчения лицу.

— Почему? — воскликнула она, чуть не плача от унижения.

— Потому что я люблю тебя и, значит, должен уважать.

— Мне не нужно твое уважение, — с вызовом сказала она. — Ты прекрасно знаешь, что отец в жизни не отдаст меня тебе, если мы не поставим его перед свершившимся фактом.

— Но я не хочу брать тебя так. Я хочу обвенчаться с тобой в церкви. Я бездельник, что правда, то правда, но у меня есть принципы. Я не смогу жениться на тебе, если возьму тебя сейчас. — Эта логика была хорошо известна Аддолорате.

— Тогда конец нашей любви, — с вызовом сказала она.

Полгода спустя Аддолорату выдали замуж за Калоджеро Пертиначе — славного юношу, навязанного ей родителями. В день их свадьбы Тони Кроче сел на пароход и отправился в Соединенные Штаты. Это было в 1936 году.

После этого произошло столько всего. Тони выбился в люди, его моральные принципы изменились. Он помог ее семье перебраться в Америку и, наконец, по прошествии стольких лет, здесь, в этой клетушке, стоя и дрожа от желания, как подросток со своей первой женщиной, овладел ею. Аддолората приняла его так, словно они лежали на траве среди олив, словно ей восемнадцать и он первый мужчина в ее жизни. А на самом деле ей сейчас тридцать два, она замужем за другим и именно сегодня ее дети приняли первое причастие.

— Бог нас накажет… — прошептала она, когда Тони вышел из нее, еще млеющей от сладострастия и охваченной неутоленным желанием.

— Не болтай глупостей, дуреха! — оборвал он ее с ласковой грубостью, обнимая так, словно в руках его весь мир.

— На этот раз я сам поговорю с твоим мужем-недоноском. Я заставлю его соображать. Пусть отваливает, я решил взять то, что мне положено.

Ветер с океана поднял белый шарф Нэнси и взъерошил длинные черные волосы Сэла. Брат с сестрой пересекли Таймс-сквер и дошли до Пятой авеню. Они быстро, немного важничая, шагали в своих торжественных нарядах. Нэнси несла пакетик с порцией торта для отца. Они были горды собой и прекрасно понимали, что выглядят необычно даже в этом квартале, жителей которого ничем не удивишь, — они всего насмотрелись.

Мимо прогарцевал конный полицейский патруль, лошади оставили на асфальте темные кучки. Сэл толкнул сестру.

— Сюда бы бабушку, — со смехом заметил он.

— Она бы свернула передник кулечком и собрала это «сокровище», — подхватила Нэнси.

Она вспомнила большие горшки с геранью и базиликом на галерее бруклинского дома, которые бабушка удобряла конским навозом, когда лошади, изредка появлявшиеся в их квартале, предоставляли такую возможность.

По воскресеньям Манхэттен выглядел торжественно и спокойно, в магазинах — самые лучшие товары мира. Нэнси загляделась на витрину «Сакса», она отчаянно завидовала девочкам, которые выходили из магазина со свертками и пакетиками.

— Забавы для богатых американцев, — бросил на ходу Сэл и потянул сестру дальше.

На лице мальчика совсем недавно зажили ссадины от яростной драки с ватагой сверстников на Шипсхед-вей, — они дразнили его «маленький макаронник».

Брат с сестрой знали, что здешние жители по большей части эмигранты со всего мира. Но континент этот давным-давно открыл итальянский мореплаватель, именно поэтому Нэнси считала себя настоящей американкой, не то что выходцы из других стран. В отличие от брата она любила Нью-Йорк, его неуемное сердце — Манхэттен, и была уверена, что «американский рай» создан и для нее тоже. Она поделилась своими выдающимися, как ей казалось, мыслями с братом.

— Ты действительно — великая женщина, прав отец, — восхитился Сэл, узнавая в ее рассуждениях и свои самые заветные мысли.

Сестра, решительная, заражавшая всех своей уверенностью, пользовалась уважением жителей квартала, они восхищались ее сдержанным характером и меткостью суждений. В противоположность брату, она укрощала свои порывы и никогда не сдавалась. Она и брата учила воспринимать все здраво.

Калоджеро Пертиначе стоял на противоположной стороне улицы в парадной ливрее с золотыми галунами. У их отца важная должность, без него роскошному отелю «Плаза» не обойтись. Дети смотрели друг на друга и улыбались. Завороженные любезностью, с которой отец встречал гостей, Нэнси сжала руку брата.

— Кто пойдет — ты или я? — она несколько оробела перед этим величественным отелем и его посетителями.

— Пошли вместе, — решил Сэл. — Или вместе, или вообще не пойдем.

Занятый делом Калоджеро еще не заметил их. Как раз в этот момент подкатил, шурша по асфальту, лимузин и бесшумно остановился перед входом. Калоджеро спустился по ступеням, которые детям казались огромными, как в церкви, и услужливо склонился к дверце, опередив замешкавшегося шофера. Он почтительно снял фуражку и открыл заднюю дверцу. Показался крупный, элегантный человек средних лет в черной шляпе с полями и в сером пальто. Он приветливо улыбнулся Калоджеро. Наверняка важный босс, — решили дети. Босс оглянулся с той же приветливой улыбкой. Калоджеро стоял рядом, вежливо улыбаясь. Порыв ветра растрепал ему волосы, Калоджеро пригладил их и надел фуражку. Он, как считали дети, выглядел значительнее, чем важный босс. Нэнси и Сэл обменялись удовлетворенной улыбкой. То, что происходит на их глазах, — увлекательнее любого фильма. Нэнси запоминала самые мелкие подробности. Но она не обратила внимание на такси, которое приблизилось к лимузину. Это было обычное желтое нью-йоркское такси, каких тысячи в этом огромном городе. В сравнении с ним лимузин смотрелся просто шикарно. Все дальнейшее уложилось в доли секунды, Нэнси и Сэл стали свидетелями трагедии, которой суждено было перевернуть их жизнь. Из окошка такси грянула автоматная очередь. Крупный, элегантный человек в порыве отчаяния ухватился за Калоджеро Пертиначе и загородился им словно щитом. Они увидели искаженное лицо отца, он растерялся, на него смотрело дуло автомата, выстрелы из которого предназначались другому. Калоджеро взмахнул руками, будто хотел зачеркнуть неизбежный смертный приговор, и осел на тротуар. Человек из лимузина упал вместе с ним, а сверху рухнул изрешеченный пулями шофер.