Что за школа меня ожидает? Надоедает все время быть новенькой.

В Гаване царит что-то невообразимое. Проходит демонстрация в связи с событиями у посольства Перу, и проехать куда бы то ни было невозможно. Мы со своей мебелью застряли у Центрального парка, и шофер не знает, что делать.

Мама говорит, что какие-то люди проникли в это посольство, чтобы потом выехать без разрешения с Кубы.

— И много их?

— Порядочно, дочка, — сказала она.

Понедельник, 28 апреля 1980 года

Вот уже неделю хожу в новую школу. Она находится за гостиницей «Абана либре» в Ведадо.

Школа очень светлая и пахнет пирожными, которые пекут в гостинице, а еще мочой, потому что здесь, как и в Сьенфуэгосе, никогда не моют туалеты.

Учителя хорошие, среди них много мужчин. В Сьенфуэгосе учителей-мужчин почти не было. На досках все хорошо видно — они новые. Мне выдали целую кипу тетрадей, так что хватит еще на три таких Дневника. Школа расположена всего в четырех кварталах от дома, и теперь я хожу в школу и из школы одна.

Не знаю, как быть: мама запретила мне бывать на «акциях негодования» против тех, кто собирается уехать из страны. Я наблюдаю за происходящим, когда хожу по Ведадо, и вижу, как люди швыряют яйца, помидоры и камни в дома тех, кто уезжает. Одна девочка из нашей школы по имени Ясанам называет их «те-кто-пусть-убирается». Иногда их даже волокут куда-то по асфальту. При мысли, что среди них может оказаться мой знакомый, мне становится страшно. Эти люди попадают в такое же положение, что и я, когда жила с отцом: со всех сторон сыплются удары, и тебе не дают уехать туда, куда ты хочешь.

Главное, мама не понимает, что в школе никто не спрашивает, пойдешь ты или нет. Тебя просто сажают в автобус и отвозят на одну из подобных акций, достаточно, надо сказать, многочисленных, потому что город очень большой и уезжает отсюда гораздо больше народу, чем из других мест. Когда я это ей объясняю, она пускается в долгие рассуждения и не хочет меня слушать. Говорит, что это бесчеловечные методы и нарушение прав человека. И если завтра я не сумею сбежать с этой акции, ей будет очень плохо.

Из-за того, что я приехала из другой провинции, в школе меня называют «деревней». Но «деревня» — как раз они сами — не умеют как следует выговаривать слова и проглатывают окончания.

Вторник, 29 апреля 1980 года

Я пошла на акцию против «тех-кто-пусть-убирается» тайком, только для того, чтобы ко мне не приставали. Я новенькая и не хочу начинать с неприятностей — здесь никто меня не знает. Кому действительно чуть не стало плохо, так это мне. Какого-то мужчину избили до крови, а у него дома остались голодные дети. Ему отключили воду и газ. Он вышел из дома за едой, и его схватили. Избивают его с самого утра и при этом непрерывно выкрикивают лозунги. Если мама узнает, где я была, она меня убьет.

Я ничего не выкрикивала, потому что стояла в сторонке.

Завтра уроков не будет, так как мы должны участвовать в очередной акции против «тех-кто-пусть-убирается».

Что делать? Идти или не идти?

Среда, 30 апреля 1980 года

Я стояла на углу парка между «Н» и Двадцать первой. Мы должны были кричать: «Подонки, люмпены, убирайтесь! Предателей долой, их выметем метлой!» И все это предназначалось жившему там фотографу. Как только мне сказали, что он фотограф, я сразу же поняла, о ком речь, но продолжала стоять как дура.

Это был мамин знакомый.

Она тоже сюда пришла и тут увидела меня… Она меня ухватила и из последних сил подняла на руках. С трудом удерживаясь на ногах, плача, мама сказала, чтобы я хорошенько все рассмотрела. Потом спросила, разглядела ли я все, что происходит, чтобы никогда этого не забыть. Я сказала, что разглядела. Тогда мама, стоя посреди моих одноклассников, бесстрашно крикнула: «Пойдем отсюда, это не революция!» Я заплакала, потому что испугалась, что сейчас и ей достанется.

Мама взяла меня за руку, и мы так и дошли с ней до Двадцать третьей улицы. На учительницу, что нас туда привела, я даже не взглянула. Мама вошла в дом и включила телевизор. Показывали людей на территории посольства — им бросали из-за решетки еду, словно зверям в зоопарке.

Об увиденном мы не проронили ни слова. Леандро как в рот воды набрал. Что-то произошло, чего я не знала? Ничего, скоро выясню. Картофельное пюре было просто замечательное. Леандро добавил к нему ветчину и яичницу.

Четверг, 1 мая 1980 года

Сегодня проходит «Марш сражающегося народа». Мы с мамой и Леандро заперли единственную дверь и единственное окно в квартире. Впрочем, наше жилище на квартиру не похоже — скорее это комната с чердаком и туалетом. Мы закрылись и включили без звука телевизор. Это телевизор одного знакомого Леандро, своего у нас нет, и денег на его покупку тоже.

С шести утра несколько раз к нам в дверь стучали, но мы не открывали.

Они думают, что мы ушли в школу и на работу, и поэтому нам нельзя шуметь. Нас могут обнаружить старики, которые не пошли на демонстрацию.

Неожиданно мама увидела в рядах демонстрантов известного во всем мире художника, наполовину китайца. Этот старичок — хороший знакомый мамы и ее преподавателя в Школе искусств. Он сидел в инвалидном кресле, которое его жена провозила мимо трибуны.

Мама опять заплакала. Леандро выключил телевизор.

Когда все вернулись с демонстрации, мы открыли окно.

Пятница, 20 июня 1980 года

Мама усадила меня на чердаке и рассказала о том, что уже несколько дней вертелось у нее на языке.

Оказывается, одним из тех, кто проник в перуанское посольство, чтобы уехать из страны, был мой отец. В Майами его уже ждут мои дедушка с бабушкой. Он выехал с первой группой, так что сейчас, наверное, находится уже на пути туда. А мне все равно. Я так и сказала маме, и она умолкла. Да, даже лучше. Он уже никогда не будет меня бить, и теперь не придется ждать разрешения на выезд.

Леандро радостно засмеялся. Об этом они не подумали. В понедельник пойдем подавать заявление, чтобы нас выпустили.

Понедельник, 23 июня 1980 года

Сегодня мы ходили с документами в учреждение, где дают разрешение на выезд. Отстояли огромную очередь. Там все военные, и женщина, которая нас принимала, тоже была одета в оливковую форму. Она задала маме кучу вопросов.

В конце эта женщина произнесла несколько фраз, которые прозвучали как скороговорки.

Если мой отец уехал в Майами, значит, и мы хотим уехать в Майами.

Если мой отец уехал, а мы не хотим ехать в Майами, то он должен был дать нам разрешение. Теперь, чтобы дать нам разрешение, мой отец должен находиться на Кубе.

Поскольку мой отец не вернется сюда, я не могу уехать с Кубы, пока мне не исполнится восемнадцать лет.