Мать, глядя на мое занятие перед зеркалом, пыталась вновь расспрашивать, но я молчал, орудуя бритвой.

– Военная тайна, – не выдержал я, стоя вполоборота.

– Вот теперь мне понятно, сынок, – прошептала она, садясь на табурет. – Опять в войну решил поиграть? С богом… Благословляю… – И непонятно было – то ли шутит она, то ли говорит всерьез.

Покончив с шевелюрой, а заодно и с бородой, я вынул из стола продолговатую коробочку: принадлежности были на месте. Здесь был мужской парик, усы, борода и очки. Я выбрал очки. Надев их, я окончательно убедился, что из зеркала смотрит совершенно другой человек.

– Ты их позабыл в прошлый раз. А я смотрю и думаю: это для того, чтобы в Новый год на елке выступать, и чуть не отдала ребятишкам играть, – сказала мать.

Я промолчал, сильно сомневаясь, что мать могла так бездумно обойтись с оперативным комплектом сына. У нее даже рогатка и деревянный пистолет до сих пор хранятся. Огромный черный маузер в деревянной кобуре на ремнях. От настоящего не отличишь, особенно ночью. Рогатка тоже в исправном состоянии, но резина истрескалась, так что исправность относительная…

Рейсовый автобус, ныряя в лога, летел в город. Позади раздавались материнские вздохи. Внешний вид у меня был теперь такой же, как у всех остальных, бритых наголо, без числа размножившихся в последнее время в сельском округе. Я не был похож на того, кто совсем недавно совершил дерзкий побег из местной милиции. Я никакого отношения не имел ни к затворам от пистолетов, ни к наручникам, ни тем более к меховым изделиям вроде тулупа.

Автобус несся шоссейной дорогой. Голова пыталась анализировать. С анализом, правда, пока получалось не очень. Одно было очевидным: спецагент оказался случайным свидетелем тяжкого преступления. Погибший жил в палатке у реки. Его утопили, обвинив в преступлении меня. В реке возникла минутная борьба. Парень не успел даже позвать на помощь. Его утащили на дно. На поверхности мелькнули две пары ласт. И тут подоспел я с коротким ножом в зубах, хотя отбиваться уже было не от кого. Ласты ушли на глубину и больше не появлялись.

Вытащив потерпевшего на берег, я попытался привести его в чувство. В этот момент на берегу собрался народ. Подъехавшие на иномарке парни показывали в мою сторону пальцами и говорили, что я несу бредятину. Работники милиции согласно кивали. Они почему-то сразу оказались на месте происшествия. Из этого следует, что о преступлении им сообщили заранее, когда физик-лирик был еще жив. По-другому не получается.

Близко сойтись с потерпевшим мне не удалось. Парень рассказывал, что недавно защитил кандидатскую диссертацию, связанную с ядерной физикой, что работает на «почтовом ящике». Что за ящик, известно даже младенцам. Это закрытый город Северный, примыкающий к областному центру. У парня почему-то был затравленный вид. Я не придал этому значения.

Автобус приближался к автовокзалу. Рядом с ним располагалась и железнодорожная станция. Мой организм временами вздрагивал от пережитых испытаний, и я давал себе слово, что больше не буду. Я не стану впредь сумасбродно использовать то, чем так щедро наградил создатель. Сила, сообразительность и выносливость еще пригодятся. Казалось, до этого я использовал их безрассудно. Это не в войну в церкви играть, как когда-то. Могут убить в самом деле. Так что рассчитывай каждый шаг.

«Собственно говоря, о чем это тебе переживать, – подумал я, выходя из автобуса, – сейчас прибудет напарник. Вдвоем будет легче. Он привез кучу всевозможных вещей и полезных советов… не мог не привезти…»

Я не ошибся, изменив наружность. В зале ожидания пришлось столкнуться сразу с несколькими лысыми от природы мужиками. Остальные чуть не все оказались с бритыми черепами. «С ума они все посходили, что ли?» – подумал я, направляясь к выходу на перрон.

Поезд вынырнул из-за привокзальных строений, сразу закрыв собой всю станцию. По громкой связи звучало мое сообщение: «Сорокину Клару Евграфовну ожидает у главного входа сын Анатолий».

Сообщение будет повторяться неоднократно. За него заплачено. Сейчас ко мне подойдет «мама» и сразу узнает меня. В руках у меня ревиста – журнал.

Рядом собралась толпа встречающих. Станция тупиковая, и поезд дальше никуда не следует. Пассажиры с усталыми лицами и бесформенным багажом потекли вдоль состава. Рядом стоит мужик, тоже лысый. Картонку на грудь себе прилепил. Господи боже ж ты мой! На ней жирными буквами фломастером написано слово «ТОЛИК». Но Толик – это я, а не этот жирный баран. Выходит, что он тоже Толик. И тут до меня дошло: я же для них мертвый теперь. И если они перехватили мой разговор с центром, то вполне могут теперь «косить» под меня. Revista вот только оказалась им не по зубам, мозгов не хватило. Языки учить надо, господа бандиты. Тогда знали бы, как звучит на испанском русское слово «журнал».

Ничего не оставалось делать, кроме как ждать. К мужику никто не подошел. Он снял с груди картон и бросил его на ходу в мусорный бак. Что ж, бывает и такое. Ждал человек, да не дождался. Для кого-то это, может, достаточный аргумент, но не для меня: слишком много совпадений. Лысый, с бумажкой, по имени Толик. И никого не встретил. Его предупредили, что едут, но не приехали.

«Странно, – успел я подумать, запрыгивая в первый вагон, – неужели меня тоже обманули?» Напарник, отягощенный багажом, едва ли стал бы пользоваться общим вагоном. Хотя, с другой стороны, в общих вагонах всегда сутолока. А в ней легко скрыться.

Я бежал по вагонам, заглядывая в открытые двери купе. Все двери были нараспашку, и это облегчало работу. Повсюду лежал мусор, валялись бумажки, стояли бутылки из-под воды и горячительных напитков. В тамбурах проводники разгружали тару, набитую громыхающей посудой. Мне было не до расспросов. Я не знал напарника в лицо, не знал даже его имени, поэтому, задавая вопросы, лишь потерял бы время.

Я лететь сломя голову, не закрывая двери в тамбурах, пока, наконец, не наткнулся на него. Проводнице не было до него дела. Она занималась бельем и бутылками, а он лежал грудью на столе, в купе, словно только что прислонил голову, чтобы тут же встать, встряхнуться и выйти из вагона.

Он не встал и не вышел. И вообще никогда больше выйдет, потому что в груди у него торчала ручка ножа. Лезвие, выйдя со стороны спины, приподняло, но не прокололо рубаху. Я приподнял отяжелевшую голову бойца: изо рта сочилась кровь, человек не дышал. Вещей в купе не было. Бутылок тоже. Полки подняты, кроме одной, на которой сидел напарник. Окно открыто до отказа.

Я обернулся, толкнул дверь – замок послушно защелкнулся. Положил убитого на бок. Ему около сорока. Кровь изо рта хлынула еще сильнее и тут же перестала течь. «Прости, товарищ, – говорил я. – Но так надо…»

Стащив его на пол, я поднял полку: контейнер на месте. Там же была и его сумка. Руки метнулись к его карманам, но они оказались пустыми. Там лежал лишь билет на скорый поезд № 38, следовавший с Казанского вокзала города Москвы. Этот самый поезд.

Я подхватил тяжелый контейнер с сумкой, вышел из купе, захлопнув за собой дверь, и пошел вдоль вагона в другую сторону от проводницы. Лучше выйти через другой вагон, чем еще раз сталкиваться с этой бестией – у нее может оказаться профессиональная память на лица. Еще неизвестно, что хранится внутри сундука. Могут задержать с вещами, мне не принадлежащими, и предъявить обвинение в убийстве.