Всю ночь Воля ворочалась с боку на бок.

Еще вечером она постучалась, попросила к себе Жорж Ивановича. Сказала о магии огня, живущей в ней с детства. Упомянула про каких-то солнечных персов в роду.

Козлобородько сперва подозрительно хмурился, потом подсел ближе, вздрогнув, поцеловал руку. Воля – тая себя – улыбалась. Разрешение было получено.

Но не о вечернем разговоре с оказавшимся поразительно робким и в амурном смысле так по-настоящему ничего и не предпринявшим Козлобородькой думала Воля.

«Как же я угадаю бабу Марфуту? Звать – нельзя. Спрашивать у каждого встречного-поперечного – тоже. Андрей вряд ли шутит. Человек опытный, лет на двадцать меня старше. Верно говорит: запустят с гранатой в самолет и – прощай, Воля, белый свет! Им это для политики нужно. А тебе? Тебе, если правду сказать, так-то бессмысленно жить тоже надоело. Как Евстигнею Фомину, как…»

Тут хлынула ей камфарой в уши и теплой водой на плечи музыка Евстигнея.

Увертюра к опере «Орфей и Эвридика» загудела контрабасами, забилась скрипочками в струнных сетях.

Под эту музыку, вспоминая славное, но все ж таки чересчур печальное лицо Евстигнея, сидящего за клавикордами, Воля и заснула.

Пустое Рождество: Большой костер

Большой костер развели рано, в одиннадцатом часу. Волю, однако, подпустили к нему далеко за полдень.

Костер был тих, прозрачен.

Воля стала смотреть на него, вспоминать хорошее. Никакой ярости, никакой настырности в пламени поначалу не было. Но стоило костру разгореться – видно, подбросили осиновых дров – дьявольская сила и мощь явились в желтых когтях, в едучем дыме, в начавшем грозно краснеть, а по краям синеть и даже чернеть пламени.

Рядом с Волей встала молодая слюнявая женщина. Женщина смотрела не на огонь – на уходящий вбок и ввысь дым. Воспоминания ходили по лицу ее волнами.

Воле стало женщину жаль.

– Как вас зовут? – спросила она как можно тише, сдержанней.

– Ы-ыы, а-ая. – Женщина, глядевшая на дым, повернулась к Воле и на лице ее отразилась мука. – Ыы? – показала она пальцем на свою грудь, а потом тем же пальцем дотронулась до губ. – Э-а…

Женщина оказалась немой. Воля оглянулась. Марфуты, обрисованной десять минут назад быстро подскочившим и тут же укрывшимся в толпе Андреем: «в желтом китайском пуховике, в детской шапочке с розовым помпоном, маленькая, толстенькая», – нигде видно не было.

Открыто искать Марфуту Воля не решалась. Еще рано утром ее жестко предупредили: ни на шаг от Главкостра не отходить. В случае неповиновения – карцер. В случае злостного неповиновения – первая степень физического воздействия.

– А что, бывают и вторая с третьей? – спросила смешливая Воля.

– Третьей не бывает, достаточно и второй – то есть физического уничтожения. Мы здесь, достопочтенная, не в игрушки играем, – важничая сказал толстенький партайгеноссе, часто появлявшийся в деревенском доме вместе с Жоржем. При этом партай набундючился (влетело же в ум детское словечко) как осел. Про набундюченного Андрей сказал, что он депутат. Когда депутат заходил с Козлобородькой к Воле, то всегда говорил при ней так, как будто ее в комнате не было. Больше всего депутата увлекала новая компьютерная терминология, особенно способы ее приложения к людям.

– Ты ее е-mail или не е-mail?

– Е-mail, не е-mail – не в этом, дурашка, дело. Главное верную буковку спереди к Inet’у приклеить.

Так любил он перемолвиться о новом, о технически выигрышном, о прогрессе.

Но сейчас набундюченного рядом не было. Правда, совсем близко стояли два охранника, из партийной низовки.

«Как же мне до Марфуты добраться?» – нервничала Воля, однако делала изящные пассы руками, чтобы показать всем этим «этбомбсам»: она доведена пылающим костром (пропади он пропадом) чуть не до экстаза. Ей тоже хочется принять участие в партийном ритуале посвящения (будь оно неладно).

Тут, намеренно расталкивая негустую, оставлявшую для прохода немалые пространства толпу сельчан, явился Козлобородько с шестью замами.

– Граждане села! – еще не дойдя до костра, выкрикнул приятным, телевизионно-драматическим тенором Жорж Иванович. – Пусторожденцы! Чуть было не добавил я. Но… вся штука в том, что теперь-то вы можете гордо сказать: мы не пустые, нет! Мы полны новой, только сейчас рождаемой российской традицией. Ведь площадь, на которой вы собрались, будет теперь не какая-то там… Нет! Здесь тоже будет – Площадь Революции! И это – бардзо пшиемно. Я добьюсь в администрации… Я помогу вам! Но с другой стороны, мы, члены партии «Этбомбс»… не только раздадим вам обещания… мы дадим больше… дадим сверху…

Воля перестала слушать. Ограждая себя все теми же пассами, она наконец удобно развернулась и стала высматривать Марфуту сразу по нескольким направлениям.

К счастью, ветер сменился.

Теперь дым волокло прямо на толпу сельчан и смешавшихся с ними партийцев. Многие жмурились, кашляли. И только Козлобородько, как опытный пиротехник, еще ближе подался к костру, чуть не грудью лег на него. Казалось, еще миг, и Жорж Иванович упадет в затемненное тяжким гореньем осины, разносимое в стороны трескучими сосновыми иглышками пламя. Лиловой стала квадратная лысина, побурела, словно от напитавшей ее крови, седая косичка. Еще движение, шаг…

Однако вместо этого шага Козлобородько обернулся, нашарил Волю пьяными от огня глазами, подступил к ней бочком, не отрываясь от пламени и сладко жмурясь, сказал:

– Автодафе… Для вас, Воля Васильевна готовим, для вас. Бардзо пшиемно… Гранаты – что? Гранаты – пустое. – Еще пьяней, вкось поехал Жоржиков рот. – Что мы себе шахидку-бандитку не найдем? Нет, здесь другое! Костерок… Кострище! Здесь идеи вспыхивают! Грехи сгорают… Именно за новейшие наши идеи женщина и должна на костер взойти… Бардзо пшиемно… Весело… Жуть…

«Э, да тебя, дружок, крыша давно набок съехала», – сказала про себя Воля, а вслух, протягивая руку для поцелуя, проворковала:

– Дорогой друг, не вы ли сегодня ночью в сенях отирались? А потом в смежной комнате тихонько так всхлипывали?

– Я… я! Не смел я войти только…

– Отчего ж? – манерничала Воля.

– Тут, видите, какое дело: мысли о вас все время сменялись мыслями о вашем восхождении на костер. И… Как-то мне так почудилось: сперва лучше вам – на костер, а уж после… после мне с дымком вашим соединиться! Его, так сказать, обонять, его засасывать, пить…

Тут подвалило к костру сразу несколько незнакомых – живших, как слышала Воля, на другом конце деревни – партийцев.

– Лубить революцию! – взвился рядом знакомый тенорок.

Воля увидала Натанчика. Был он в жаркой овчине, в черных щегольских валенках (хотя декабрь стоял не так чтобы морозный, да и снегу было не очень).

– Лубить революцию!

– … бить ре… – ответил ему хор поселян и партийцев.