из тридцати семи трав, другое из двадцати трав, третье из семнадцати трав. Царица внимательно подсчитывала количество трав, предназначенных для исцеления великого господина. Сто десять трав ― священное число. Она облегченно вздохнула. Это священное число сулило золотой век её великому фараону. Он выздоровеет и проживет сто десять лет.

Лекарь сел у изголовья и стал поить фараона из священных кубков. Ему удалось дать лишь по капельке, но и то вселяло надежду. Ведь кубки были доставлены из священного храма богини Хатор, великой супруги бога Гора.

― Все будет хорошо, ― говорил лекарь, видя слезы на глазах божественной госпожи.

Больной лежал неподвижно, но правая рука, которую то и дело поглаживала царица, едва заметным движением давала знать, что фараон все слышит и все знает. Анхесенпаамон вглядывалась в бледное лицо божественного господина и старалась понять, лучше ли ему. Веки его были прикрыты, и нельзя было узнать, как подействовали лекарства. Крупные капли пота струились по лицу. Она вытирала их тонким белым полотном и, склонившись, прислушивалась к биению сердца. Она верила в исцеление, верила в священные жертвы, которые сейчас воздавались в храме Амона-Ра, в храме богини Мут, в храме Хатор и бога Тота. Царица не скупилась и приказала обильными жертвоприношениями вымолить спасение. Но вот ровное, спокойное дыхание больного подсказало ей, что желанный сон избавил его от страданий. Усевшись в любимое кресло своего господина, рядом с золотым ложем, укрыв его тонким белым полотном, она и сама задремала от усталости и волнений. Ей снился царский дом отца в Ахетатоне, веселые сестры и суровый, чем-то озабоченный Эхнатон. Отец говорил ей о том, что надо беречь Тутанхамона и не надо забывать великого и всемогущего Атона, дарующего жизнь всему живому и прекрасному на земле.

«Надо будет отправиться в Ахетатон и принести жертвы в заброшенных храмах Атона, ― подумала царица и во сне спросила себя: ― К чему бы этот разговор? Что он означает? И что предсказывает?»

Безмолвно, не дыша, делали свое дело носители опахала. Они плавно взмахивали опахалами, создавая приятный ветерок. День был душный, и зной проник даже за каменные стены дворца. И вдруг кто-то коснулся её руки. Кто осмелился её разбудить? Ведь во всем огромном царстве не было человека, который смог бы нарушить покой божественной госпожи. И все же кто-то коснулся её руки. Она вскочила и увидела перед собой хмурого и безмолвного Эйе, визиря, носителя опахала по правую руку царя, главного из друзей царя. Видно, она долго спала, если не услышала, как пришел сюда верховный жрец и как поил великого господина своим лекарством. Эйе показал на неподвижное, окаменевшее тело Тутанхамона и сказал:

― Наш великий господин взошел в свой горизонт. Там он начнет долгую и счастливую жизнь и там обретет свое бессмертие.

Великая госпожа бросилась к золотому ложу фараона и, опустившись на колени, зарыдала, как самая обыкновенная египетская женщина. Теперь, когда он уже ничего не слышал, она громко звала его, просила проснуться и повторяла священные строки из плача Исиды по Осирису:

Небо смешалось с землей. Тень легла на землю.

Сердце мое горит от злой разлуки.

Сердце мое горит, потому что стеною отгородился ты от меня…

…Приходи! Не оставайся там один! Не будь так далек от меня.[iii]

Голосу царицы вторили плакальщицы, которые заполнили царские покои. Носители опахала окаменели и стояли словно черные статуи. Эйе монотонно читал священные строки из «Книги мертвых», стоя по правую руку царя.

― Сто десять целебных трав, почему они не помогли? Я верила в твой золотой век, мой великий господин. Где же он? Ты так мало прожил на прекрасной земле великих фараонов! О я несчастная!..

Не считаясь с церемониями дворца, не обращая внимания на знатных сановников, жрецов, царедворцев и воинов, которые, пав ниц, рвали на себе волосы, одежды и причитали, Анхесенпаамон рыдала и молила любимого вернуться, словно это было возможно.

― Никто никогда ещё не возвращался на землю из полей Налу. Но ты должен вернуться, я так хочу этого. О мой любимый!

Обессиленную, потрясенную горем царицу с трудом оторвали от золотого ложа. Она не стояла на ногах, и во дворец, окруженный деревьями священной мандрагоры, её доставили на носилках.

Горе царицы было безмерным. Кто мог её утешить? Она выгнала из своих покоев старую Тии, которая пришла узнать, какие будут назначены церемонии по случаю великой скорби. Царица вызвала слуг и велела принести в свой дворец позолоченное кресло божественного господина. Она хотела, чтобы кресло фараона напоминало ей о счастливых днях. Сидя на своем ложе, царица не сводила глаз с прекрасного изображения юного фараона. Так она просидела всю ночь.

В роскошных покоях царицы всю ночь горели светильники. Робкие оранжевые огоньки хорошо освещали лишь кресло с чудесным изображением царя и царицы. Все вокруг тонуло во мраке, и не были видны служанки и рабыни, которые расположились у входа и на коленях, покачиваясь, безмолвно выражали свою скорбь, то простирая руки, то хватаясь за голову с выражением отчаяния на лице. Изредка доносились стоны и всхлипывания. Царица молчала.

В ту же ночь его величество, возлюбленный сын Амона-Ра, был отправлен на западный берег Хапи, в город мертвых.

По обе стороны реки стояли люди с горящими факелами в руках. Глядя на медленно плывущую священную барку, на которой покоилось тело земного божества, они воплями, криками и причитаниями выражали свою скорбь.

А на священной барке стояли жрицы с венками из цветов и пели:

… О повелитель богов и вечности царь,

У которого ищут пристанища все без изъятья!

Дай мне хлеба, ячменного пива,

Дай смолы благовонной и свежей воды с алтаря твоего…

… В стране Заката беспробудный сон

Да тяжкий мрак… Она ― обитель

Покоящихся в каменных гробницах.

Ее жильцы не пробудятся,

Не свидятся с друзьями,

Отца и мать вовеки не обнимут.

От жен с детьми сердца их отрешились…[iv]

На западном берегу священной реки, рядом с гробницами и усыпальницами великих фараонов, были дома бальзамировщиков, плакальщиц, строителей, воздвигающих жилища вечности, искусных скульпторов, создающих золотые маски и саркофаги с изображением божества, взошедшего в свой горизонт.

Когда настало утро и слуги столпились у дверей покоев царицы, старая Тии с рыданиями объявила, что она была кормилицей Нефертити, и ей прискорбно, что божественная госпожа не пускает её на порог.