Снизу донеслись выкрики: там шла дружеская перепалка.

«Что они такое по сравнению с тобой?» — хотелось мне сказать. Но я только пожала плечами и улыбнулась.

Китти тоже улыбнулась.

— Так ты в самом деле согласна? Мы отправляемся в воскресенье, через неделю. Времени у тебя остается немного.

Я сказала, что мне хватит. Китти положила розу на кровать, схватила мои ладони и крепко их сжала.

— О Нэн! Дорогая моя Нэн! Это будет грандиозно, обещаю тебе!

Она простерла ко мне руки, и, отвечая на ее объятие, я почувствовала, как она трясется — это был смех радости.

Затем, чересчур поспешно, она отстранилась, оставив меня обнимать воздух.

Снизу послышался шум, стукнула, открываясь, дверь, по лестнице затопали ноги, раздался оклик: «Нэнси!» Это была Элис. Перед дверью спальни она помедлила, но из деликатности — или страха — не повернула ручку.

— Все уходят, — крикнула она. — Матушка спрашивает, не будет ли мисс Батлер добра спуститься на минутку, чтобы с ними попрощаться.

Я посмотрела на Китти.

— Иди одна, — сказала я, — без меня. Я спущусь через минуту. — И шепнула: — Не говори им ничего о… наших планах. Я сама с ними потом поговорю.

Она кивнула и снова сжала мою ладонь; я слышала, как она вышла к Элис и они вместе стали спускаться по лестнице.

Я стояла в сумерках, разглядывая свои дрожащие пальцы. После знакомства с Китти Батлер я стала тщательно отскребать руки; если теперь в складках попадались пятнышки, то чаще от грима, туши и blanc-de-perle,[3]чем от уксуса. И все же они продолжали пахнуть устрицами, а под ногтем застрял какой-то волосок — то ли щетинка со спинки омара, то ли усик креветки. Каково это будет, раздумывала я, отказаться от своей семьи, дома, от всех повадок торговки устрицами?

А каково будет жить рядом с Китти, полнясь до краев любовью столь живой и в то же время столь тайной, что меня бросало в дрожь?

Хотелось бы, ради живости интриги, рассказать, как мои родители, едва заслышав о предложении Китти, раз и навсегда запретили мне вновь об этом заговаривать; как на мои настояния они ответили криком и проклятиями, как рыдала матушка, как ударил меня отец, как мне пришлось в конечном счете, чуть рассвело, вылезти, зареванной, с узелком на палке, через окно, а на подушке осталась пришпиленная записка: «Не ищите меня…» Но все это чистейшая ложь. Мои родители были люди разумные и ничуть не вспыльчивые. Они меня любили и боялись за меня; они не могли не знать, какая безумная это идея: отпустить свою младшую дочку в самый опасный, кишащий пороками город Англии, доверив ее попечению актрисы и менеджера мюзик-холла; ни один родитель в здравом уме не станет над нею долго раздумывать. Но они меня любили и никак не хотели разбить мне сердце. Каждому было понятно, что я всей душой привязалась к Китти Батлер; теперь мне выпала возможность связать с нею свое будущее, и если вернуть меня на отцовскую кухню, я никогда не буду счастлива, как прежде.

И вот когда через час после ухода Китти я, волнуясь, изложила ее план родителям и стала просить их благословения, они выслушали меня удивленно, однако внимательно, а на следующий день отец перехватил меня по пути на кухню и отвел в общую комнату, глядя печальными, но добрыми глазами. Прежде всего он спросил, не передумала ли я? Я помотала головой, и он вздохнул. Он сказал, если я решила окончательно, ни матушка, ни он не станут меня удерживать, поскольку я почти уже взрослая женщина и пора самой за себя отвечать. Они надеялись, я выйду замуж в Уитстейбле и поселюсь рядом с ними, чтобы они могли разделять мои радости и печали, но теперь я, наверное, подцеплю какого-нибудь лондонца, для которого они будут совсем чужды и непонятны.

Однако, заключил он, дети созданы не для того, чтобы ублажать родителей, и ни один отец не может рассчитывать, что дочь вечно останется у него под боком.

— Короче, Нэнс, даже если ты собралась прямиком в пасть дьяволу, мы с матерью лучше уж отпустим тебя радоваться на свободе, чем удержим — печалиться рядом с нами и, быть может, возненавидеть нас за то, что не дали тебе испытать свою судьбу.

Никогда прежде он не бывал при мне столь серьезен и столь красноречив. И ни разу при мне не прослезился, но теперь я заметила в его глазах подозрительный блеск, раза два он смигнул, удерживая слезы, и голос у него сорвался. Я положила голову ему на плечо и дала волю собственным слезам. Он обнял меня и похлопал по плечу.

— Нам очень больно с тобой расставаться, — продолжал отец. — Ты это знаешь. Обещай только, что не забудешь нас. Что будешь писать, приедешь навестить. И если дела пойдут не так хорошо, как ты рассчитываешь, то гордость не помешает тебе вернуться к любящим родным…

Голос отца совсем прервался, плечи задрожали; я могла только кивать, не поднимая головы, и приговаривать:

— Да, обязательно, обещаю. Да.

Жестокосердная же я была дочь: едва отец вышел, мои слезы высохли, сменившись радостью не менее бурной, чем вчера. В восторге я заплясала джигу — деликатно, на цыпочках, чтобы не услышали внизу, в столовой. Затем быстро, чтобы меня не хватились, сбегала на почту послать Китти в «Варьете» открытку с уитстейблским устричным смэком — на парусе я написала чернилами «В Лондон», а на палубе изобразила двух девушек с баулами и сундуками, с улыбками на больших лицах. «Меня отпустили!!!» — написала я на обороте и добавила, что, пока я не соберусь, ей придется несколько вечеров обходиться без костюмера. «Преданная тебе, — заключила я и подписалась: — Твоя Нэн»

Радовалась я в тот день лишь урывками: за разговором с отцом последовал такой же с матушкой; прижав меня к себе, она сквозь слезы посетовала: какие же они дураки, что соглашаются меня отпустить; Дейви сдуру ляпнул, что я для Лондона слишком маленькая, едва ступлю на Трафальгарскую площадь, как меня тут же задавит трамвай; Элис — та, услышав новость, не промолвила ни слова, в слезах выбежала из кухни и до самого ланча, как ее ни уговаривали, не возвращалась в ресторан. Только мои двоюродные братья словно бы радовались, но скорее завидовали; называли счастливицей, предрекали, что я сделаю себе в городе состояние и забуду всех родных или, наоборот, потерплю неудачу и на коленях, жалкая, приползу обратно.

Неделя пробежала быстро. По вечерам я ходила к друзьям и родственникам, чтобы попрощаться; стирала, чинила и складывала свою одежду, пересматривала мелкое имущество — что взять с собой, что оставить. В «Варьете» я побывала только однажды, вместе с родителями, которые хотели убедиться, что мисс Батлер по-прежнему разумна и добра, а также узнать новые подробности о призрачном Уолтере Блиссе.

Мне удалось уединиться с Китти лишь на минуту, пока отец после представления беседовал с Тони и Трикки. Всю неделю я боялась, что наш субботний разговор состоялся в моем воображении, или я неправильно поняла слова Китти. Чуть ли не каждую ночь я видела себя у ее дверей, с багажом и в шляпке, и она, удивленно на меня воззрившись, хмурилась или презрительно смеялась, или я опаздывала на станцию, гналась за поездом, а Китти с мистером Блиссом глядели на меня из окна, не желая подать руку и втянуть меня внутрь… Однако тем вечером в «Варьете» Китти отвела меня в сторону, пожала мне руку и была так же добра и взволнованна, как в прошлый раз.