шли долиной, а затем мои вожатый круто забрал влево, и мы начали карабкаться в гору. К вечеру вышли мы на зелёный луг, расположенный среди высоких гор. Здесь стояла такая тишина, что от неё даже ломило в зубах, как от холодной воды.

Вскоре на пологом склоне горы я увидал много серовато-жёлтых валунов, похожих на баранов. Среди них ходил человек и махал не то кнутом, не то палкой.

— Что этот человек там делает? — спросил я Орфиса.

— Это мой прапрадедушка, — ответил Орфис. — Он пасёт камни.

— Бедный старик, — сказал я. — Раз он свихнулся, то ему надо оказать медицинскую помощь.

— Он не сумасшедший, — с обидой в голосе возразил мой спутник. — Он такой же здоровый умом, как и мы, только он очень старый. Всю жизнь он пас живых овец, а теперь ноги не те, и вот он пасёт камни. Он не может жить без дела.

— Почему же он не спустится в долину?

— Он привык к высоте, в долину он не хочет. Мои родные сто раз упрашивали его сойти вниз. Много лет назад ему приготовили лучшую комнату в доме, всю в коврах, а он ни разу в ней не был. Зимой и летом живёт он здесь в шалаше и спит на овечьей кошме.

— Может быть, его обидели? — спросил я.

— Какое там! Все полны к нему почтения, да и сам он любит родню. Но ему нравится жить здесь.

Мы подошли к человеку, пасущему камни, и почтительно поздоровались с ним. Это был глубочайший старик, но он не походил на ходячую развалину. Он был бодр и приветлив и быстренько сходил в свой шалаш за вином. Мы втроём сели на траву и стали поочерёдно пить сухое вино из бурдюка, закусывая каким-то вкусным волокнистым сыром. По-русски старик знал плохо, но Орфис служил нам переводчиком, и я, воспользовавшись этим, изложил почтённому старцу свою краткую биографию, которую тот выслушал с интересом и сочувствием. Затем он передал мне через Орфиса, что всё плохое — к лучшему и что скоро я найду ту, которой я предназначен и которая предназначена персонально мне. А перед этим я прыгну в пропасть, но в миг падения у меня вырастут крылья.

За вином и разговором старик не забывал и своего дела. Время от времени он вставал, брал кнут и быстрым шагом подходил к какому-нибудь из камней, окружавших нас. Он цокал языком, что-то строго выкрикивал и замахивался кнутом на камень. Проделывал он всё это всерьёз, но как бы и играя.

— Что он говорит этому камню? — спросил я Орфиса в один из таких моментов.

— Говорит: «Хитрый баран, отбиться хочешь?» — пояснил Орфис.

Когда мы насытились, я откинулся на траву и задремал, а мой спутник и старик завели какой-то длинный разговор. Потом Орфис сказал мне, что пора идти на поиски. Старик посоветовал ему держать путь на гору, синевшую вдалеке.

— Но скоро ночь, — возразил я. — Мы можем заблудиться.

— Я знаю здешние горы, — спокойно ответил мне мой проводник.

Попрощавшись с гостеприимным стариком, пасущим камни, мы двинулись в путь. Вскоре мы вошли в горную котловину и пошли среди нагромождений камней. Меж тем стемнело.

— Мы не потеряем друг друга, — сказал вдруг мой спутник, словно угадав мои тайные мысли. И с этими словами он вынул из кармана небольшой брусок какого-то вещества, похожего на воск. Этим веществом он вдруг стал натирать свой лоб.

— Что это такое? — спросил я.

— Сейчас узнаешь, — ответил Орфис.

И вдруг послышалась негромкая, но довольно приятная музыка, напоминающая звук пастушеского рожка. Можно было подумать, что в кармане у моего спутника спрятан маленький транзисторный приёмник. Но я-то знал, что никакого приёмника у него нет.

— Откуда это слышна музыка? — удивлённо спросил я.

— От меня, — ответил Орфис. — Это я звучу. Я натёр свой лоб секретной пастой — и вот я звучу и буду звучать восемь часов подряд. Чтобы возобновить звучание, достаточно снова натереть лоб.

Далее он объяснил мне, что у каждого человека свой жизненный музыкальный ритм и каждый живёт согласно этому ритму, но сам его не слышит и окружающие его тоже не различают. Секретная паста как бы превращает человека в музыкальный инструмент, переводя его внутренний ритм в звуковую мелодию. Мелодия у каждого своя; отчасти она выявляет внутреннюю сущность человека. Нет двух людей с одинаковой мелодией, как нет двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев. В древние времена эту секретную пасту применяли пастухи, чтобы не заблудиться в горах. Кроме того, на звучащего человека не нападают хищные звери, а если он уснёт на траве, то к нему не подползёт ни одна змея.

— Но это же замечательное открытие! — воскликнул я. — Почему о нём ничего нет в печати?!

— Секретная паста — тайна нашего древнего пастушеского рода, — тихо сказал Орфис. — Способ её приготовления известен с глубокой древности и переходит от старика к старику. Ныне последним хранителем тайны является знакомый вам старик, пасущий камни. Он передаст её своему сыну, когда тому стукнет сто двадцать лет. Знайте, что не только секрет приготовления, но и сама секретная паста никогда никому из посторонних не передавалась, не продавалась и не дарилась. — Орфис сделал паузу и продолжал: — Но вы очень понравились старику, пасущему камни, ваши постоянные неудачи тронули его сердце, и он дарит вам брусок этой пасты в вечное личное, индивидуальное пользование, с правом давать этот брусок во временное пользование только кровным родственникам.

И с этими словами мой спутник вынул из кармана второй кусок пасты, завёрнутый в чистую бумагу, и вручил его мне.

Я был глубоко взволнован этим ценным подарком, но мне было как-то страшновато испробовать на себе его действие. «А что если от меня, человека с пятью „не“, пойдёт такая музыка, что хоть святых вон выноси?» — подумал я.

Но, преодолев свой страх, я старательно стал тереть лоб данным мне бруском — и вот я зазвучал! К моему душевному облегчению, мелодия, которая исходила от меня, оказалась хоть и не очень художественной, но и не неприятной. Она напоминала мотив не то быстрого фокстрота, не то румбы, не то краковяка, и, надо отдать справедливость, под неё было довольно легко шагать. От моего спутника слышалась более мелодичная музыка, но ритм у неё был медленнее, и звучала она тише.

Благодаря секретной пасте и самозвучанию мы долго шли в глубокой темноте, не теряя друг друга из слуха (не скажу «из вида», ибо видеть мы ничего не могли), и вскоре вошли в глубокое ущелье. Вдруг раздался