А вот еще один анекдот о свирепой справедливости Колосажателя: «Однажды прибыл из Венгерской земли купец в город Дракулы. И, как принято было у Дракулы, оставил воз свой на городской улице перед домом, а товар свой — на возу, а сам лёг спать в доме. И кто-то украл с воза 160 золотых дукатов. Купец, придя к Дракуле, поведал ему о пропаже золота. Дракула же отвечал: „Иди, этой же ночью найдешь свое золото“. И приказал по всему городу искать вора, пригрозив: „Если не найдете преступника, весь город погублю“. И велел той же ночью положить на воз свое золото и добавить один лишний дукат. Купец же наутро, встав, обнаружил золото и пересчитал его и раз, и другой, все выходило, что один дукат лишний. И, придя к Дракуле, сказал: „Государь, нашел золото, но вот один дукат не мой — лишний“. В это время привели и вора с похищенным золотом. И сказал Дракула купцу: „Иди с миром! Если бы не сказал мне о лишнем дукате, то посадил бы и тебя на кол вместе с этим вором“».

Эта история, как и похожие на нее, вряд ли выдумана для очернения воеводы, поскольку вызывает невольное уважение к нему. Похоже, что он искренне стремился не просто навести в своей стране элементарный порядок, но превратить ее в некое идеальное государство, где не было бы ни бедности, ни воровства, ни даже таких невинных человеческих слабостей, как обман и тщеславие. Все это очень похоже на коммунистическую мечту, которая, напомним, жила и в ту эпоху в виде фантазий о сказочных счастливых странах наподобие Утопии Томаса Мора. Действия Дракулы, в свою очередь, напоминают о ленинской фразе: «Пусть девяносто процентов русского народа погибнет, лишь бы десять процентов дожили до мировой революции». Достойными учениками валашского князя выглядят и «красные» диктаторы XX века — например, Пол Пот, истребивший ради строительства идеального общества треть населения многострадальной Камбоджи, 2,5 миллиона человек. Печальный опыт современности заставляет воспринимать поступки Дракулы без всякого удивления и верить самым чудовищным обвинениям, возводимым на него.

Но дело в том, что Дракула не был коммунистом — он вовсе не собирался радикально менять общество или изводить под корень «лишние» классы. Не был он и религиозным фанатиком, которым в ту эпоху принадлежало большинство рекордов в области массовых убийств. Он был традиционалистом, твердо верившим в средневековые идеалы (хоть и с налетом Ренессанса) и искренне считавшим, что служит Богу и своей стране, истребляя преступников, еретиков-немцев и нехристей-турок. В этом он мало отличался от государей своего времени, хотя… Все-таки повышенное внимание к его деяниям нельзя объяснить одной «черной легендой». Было что-то, что потрясло иностранных купцов и дипломатов даже на тогдашнем, довольно негуманном фоне. Что это? Небывалый размах репрессий, их предельная жестокость или принципиальное несоответствие преступления и наказания, подчеркивающее «зломудрость» воеводы?

Почти все, кто писал о Дракуле, подчеркивали, что он не ограничивался сажанием на кол, применяя широчайший «ассортимент» казней. Он велел сжигать своих жертв, четвертовать, вешать, отрубать им руки, носы и уши, скальпировать, закапывать живьем в землю и расстреливать из луков. А еще варить в котлах, сбрасывать с крыш, травить собаками, разрывать на части лошадьми, сдирать кожу и даже забивать людей в жерло пушек и стрелять ими — притом что пушек в тогдашней Валахии, скорее всего, просто не было. Это сведения Бехайма, который постарался приписать воеводе все казни, которые только могло измыслить его поэтическое воображение. Авторы немецких памфлетов, как обычно, вторят поэту, приукрашивая его описания в меру собственной фантазии: «Был у него большой медный котел с двумя ручками и крышкой, сделанной так, что в ее отверстия проходили человеческие головы. Он сажал в этот котел людей и разводил под ним огонь, так что вода закипала, и несчастные люди, мужчины и женщины, посаженные туда, жалобно кричали, пока не сваривались заживо. Он также имел обычай размалывать людей мельничными жерновами…»

Курицын о таком разнообразии ничего не пишет, зато привлекает особое внимание к жестоким карам, которым господарь подвергал прелюбодеек: «Если какая-либо женщина изменит своему мужу, то приказывал Дракула вырезать ей срамное место, и кожу содрать, и привязать ее нагую, а кожу ту повесить на столбе, на базарной площади посреди города. Так же поступали и с девицами, не сохранившими девственности, и с вдовами, а иным груди отрезали, а другим сдирали кожу со срамных мест, или, раскалив железный прут, вонзали его в срамное место, так что выходил он через рот. И в таком виде, нагая, стояла женщина, привязанная к столбу, пока не истлеет плоть и не распадутся кости или не расклюют ее птицы».

Подобные жуткие картины веками вдохновляли больное воображение людей, подобных маркизу де Саду — в его произведениях сажание на кол упоминается постоянно, еще и потому, что оно было извращенным подобием сексуального акта. Р. Флореску и Р. Макнелли в своей первой книге предположили, что болезненное пристрастие Дракулы к сажанию на кол объяснялось его импотенцией. В последующих трудах авторы отказались от подобных фантазий — и правильно сделали. Известно, что воевода стал отцом как минимум трех сыновей; многие легенды говорят о его любвеобильности и привлекательности для женщин. Если он и был к чему-то болезненно пристрастен, то прежде всего к соблюдению порядка в своей стране — и был готов бороться за это до последнего человека.

Жестокие казни Дракулы производили особенно ошеломляющее впечатление из-за того, что прежде в румынских землях существовала довольно мягкая система наказаний. Действовавшее там церковное право предусматривало, к примеру, за убийство пять лет поста и 150 молитв «Отче наш» в день, за воровство из храма — 50 ударов розгами и три года поста. В городах не было ни тюрем, ни постоянных палачей. Самое тяжкое преступление, заговор против князя, наказывалось отсечением головы с конфискацией имущества — но без всяких репрессий в отношении родных.

Такое положение в условиях постоянных войн и мятежей неизбежно вело к разгулу преступности, с которой Дракуле, желающему навести порядок в стране, пришлось бороться самыми суровыми способами. Инструменты для этой цели он мог позаимствовать в Трансильвании, где в 1453 году было введено магдебургское право, предусматривающее смертную казнь — причем весьма изощренную и болезненную. — за 53 вида преступлений. Турки, творившие массовые расправы над «неверными», также внесли свой вклад в ужесточение нравов: именно их приход открыл в Румынии эпоху кровавых казней и пыток, которыми отличились многие местные правители. То же сажание на кол, прежде неизвестное, стало привычным настолько, что еще в 1785 году «цивилизованные» австрийцы казнили этим способом вождей крестьянского восстания в Трансильвании. Но это был явный пережиток — пик суровости наказаний Европа преодолела как раз в XV–XVI веках, на переходе от Средневековья к Новому времени.

Написанные на исходе этой эпохи слова Шекспира «распалась связь времен» с гениальной простотой выражают суть случившегося. В условиях распада привычных роственных, идеологических, вассальных связей одни европейцы кинулись в водоворот религиозных и гражданских войн, другие, обездоленные бурными экономическими сдвигами, занялись разбоем, воровством и нищенством, — все это серьезно угрожало покою и безопасности не только простых обывателей, но и самого государства. Поэтому многие правители, вовсе не бывшие патологическими садистами, вынуждены были массово обезглавливать, вешать, топить всех нарушителей закона. Особенно свирепым было преследование нищих и бездомных, которые в отдельных регионах составляли до 10 % населения. Печально знаменитые «законы против нищих» Генриха VIII Английского унесли не меньше 100 тысяч жизней. Особой свирепостью отличалось законодательство в Центральной Европе, в том числе в Венгрии и Трансильвании. Там широко применялись такие виды казни, как сдирание кожи, сваривание в кипящем масле, ослепление, четвертование, колесование, заливание в рот и уши расплавленного свинца, а также, как уже говорилось, сажание на кол. Дракула выделялся разве что тем, что его казни совершались демонстративно, даже театрализованно — явно не для удовлетворения кровожадной натуры воеводы, а для примера его незаконопослушным подданным.