– Константин, мать твою! Когда этот бардак закончится?

– Чего шумишь, Петрович? – высунул Константин лохматую морду из стены. – Ты чего так орёшь? Мышей перепугал.

– Ты, правозащитник мышиный, не увиливай! – Васильев был зол, как никогда. – Ты скажи лучше – горячая вода будет или нет?

– Тут, понимаешь ли, такое дело. – Константин вылез из стены и уселся на стиральную машину. – С горячей водой… это… другой отдел работает. Рогатые короче. Все кочегарки под ними.

– И что? – спросил Васильев. – Ничего нельзя придумать?

– Почему нельзя? Можно. – Константин сунул лапу под шапку и почесал свою лохматую башку. – Взятку дать надо. Они водку очень любят. Мы им бутылку, а они нам воду на пару дней.

– Почему на пару? – Васильев закончил свою ледяную пытку и растирал тело полотенцем.

– А кто же им вторую бутылочку принесёт, если они навсегда подключат? – Константин загордился своими познаниями. – Ну что? Сбегать или как?

– Беги. – скомандовал Васильев. – И мне парочку прихвати. Деньги в пиджаке.

Домовой рванулся было, но тут же остановился:

– Ты что? Пить эту водку будешь, что ли?

– Жевать буду. – порадовал домового Васильев.

– Ох! – загоревал Константин. – А я уже всем друганам раструбил, что мой непьющий, что прошлый раз – это несчастный случай на производстве был.

Он охнул ещё раз и исчез.

Васильев нарезал колбасы из праздничного набора, достал пару яиц из холодильника и соорудил яичницу. Поставил чайник. Только он расправился с едой, как пришёл Константин. Выставил на стол две поллитры и высыпал сдачу сплошь двушками.

– Ты что, брат, – спросил Васильев, – на паперти стоял?

– Где надо, там и стоял. – парировал Константин. – А чё? А вот, из автомата позвонить, или ещё чего. Чёрные сказали, что на неделю подключают, а потом снова надо.

– А что ты их по – настоящему боишься назвать? – улыбнулся Васильев, – Договорённость какая или просто так?

– Нельзя. – серьёзно ответил Константин. – Их назови – они сразу и появятся.

А с этими парнями лучше не шутить.

Васильев решил запомнить хохму про внезапное появление, окончательно убедился, что если он не в самом аду, то обязательно где – то рядом, и пошёл бриться.

Ах, какое это удовольствие бриться с горячей водой! Васильев наслаждался процессом и думал, что его положение не так уж и плохо. И что напрасно он так рвался отсюда. И здесь можно неплохо устроиться, если с умом к делу подойти. Довольный Васильев приоделся, посоветовал Константину потратить двушки на что – нибудь нужное, например на пирожные, и пошёл на вечеринку к Нике.

Во дворе его ждал сюрприз. Верный Запорожец был без колёс и мирно стоял на четырёх кирпичах. Васильев было растроился, а потом подумал, что если он покойник, то и ездить ему некуда, и успокоился. Вот таким умиротворённым подошёл Васильев к дому Ники Воскресенской, равнодушно пробежал глазами по мраморной доске с надписью: «В этом доме в 1879—1882 г. г. у чертёжника – подрядчика В. Сергеева жил и работал «мальчиком «А. М. Пешков (М. Горький) «, поднялся на второй этаж и позвонил в дверь, обитую коричневым дерматином.

– Заходи, Олежка, заходи. – пропела Ника, открыв дверь. – Только тебя и ждали.

– Точно! – проорал из глубины коридора Кучерявый, – Уже хотели в милицию звонить да за тобой послать. А ты сам явился.

Он считал себя большим шутником и никогда не упускал случая блеснуть.

– Что у тебя на доме доска какая – то странная висит? – спросил Васильев, передавая бутылки, – Тут в самом деле Горький жил?

– А что? – спросила Ника, несколько кокетничая. Как будто это не на дом приколотили доску, а ей на грудь. – Не похоже? У нас тут и Пушкин проживал, и Гоголь неподалёку тоже. Такой Город.

– Да. – подтвердил Кучерявый. – Я вот тоже… Пару недель назад подхожу к своему дому, смотрю – доска с надписью, что в этом доме Некрасов сочинил «Кому на Руси жить хорошо». А я, дурак, думал, что дом этот недавно построен. А оказалось музейная ценность, так сказать. Теперь все жильцы переполняются законной гордостью.

Васильев снял обувь и прошёл в комнату. Там было всё, как всегда. Незамысловатая закуска, молчаливый Добежалов, ковыряющий в тарелке остывшую котлету, Таня Крайняя, дремлющая в уголке, раскрасневшаяся Таранькина, Кондратьев, шепчущий нечто Маше Коврижной, и Витя Хрупак, орущий под гитару, что сегодня он непременно распорядится своей субботою. Только Никин муж Юра Копало сидел не за столом, а в сторонке, уставившись на картонный ящик. В передней стенке ящика было вырезано отверстие, напоминающее телеэкран а сбоку прикреплены несколько тумблеров.

– Юра! А ты что компании чураешься? – спросил Васильев, усаживаясь за стол.

– Не мешай, блин горелый! – проворчал Копало, – Не видишь – телик смотрю?

– И что передают? – спросил Васильев.

– Сам глянь! Видишь – Штирлиц начинается.

Копало щёлкнул тумблером и в комнату полилась песня о том, что не следует думать о минутах. Довольный Юра пояснил:

– У Сёмки Черепа купил вчера. Все программы берёт. Вот Штирлиц закончится – «С лёгким паром» начнётся.

– А почему, Юра? – спросила Ника. – «С лёгким паром» всегда на Новый год показывают.

– Потому что Новый год и есть! – торжественно провозгласил Копало и замер, наслаждаясь приключениями хмурого разведчика.

– А пока ваш Новый год добирается, у нас Первомай шагает по планете! – провозгласил Кучерявый и затянул: «Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня»…

– Вань! А кто это такая кудрявая, которой вставать надо? – перебил Васильев хорошую песню дурацким вопросом.

– Как кто? – удивился Кучерявый, – Там же русским языком говорится:

«Страна встаёт со славою». Вот кто.

– А я думал девушка… – разочаровался Васильев.

– Какая девушка, Олег? – не поймал шутку бытовой юморист Кучерявый. – Там же поётся «кудрявая». А откуда у девушки кудри типа завивка? Хорошая девушка должна косы носить и быть примером, так сказать… в быту и трудовых успехов.

– А ты почему Кучерявый, а не лысый? – неожиданно спросил Добежалов.

– Я потому что такой… – замешкался Иван, – Родился потому что. Вот.

– Ну, и она, девушка эта, взяла да и родилась кудрявой. – сказал Добежалов и снова уткнулся в котлету.

– А вот, за День рождения! – заорал Хрупак и налил.

Все, и Васильев в том числе, с удовольствием выпили и дружно спели песенку про то как бегут пешеходы по лужам.

Васильев пел, вспоминая давно позабытые слова, и чувствовал, что ему хорошо и легко. И не хотелось уже возвращаться в сумасшедший Нью – Йорк, а хотелось чтобы это ощущение единения и взаимопонимания длилось бы и длилось.