— Вы хотите нас разлучить? — В моем голосе слышалась злость. Я еще никогда не разговаривала так с родителями, но сейчас просто не могла поверить в то, что услышала.

— Мальволио скоро сдавать выпускные экзамены, ему нужно сосредоточиться на учебе. А Виктория сможет подтянуться.

— Вы не можете нас разлучить! — Я была в ярости от того, что они предлагали.

Это было немыслимо. Как я буду просыпаться утром, зная, что сегодня не увижу ни Мэла, ни Викторию? Это все равно что расстаться с мамой, папой или Корди. Все равно что проснуться и увидеть, что солнце забыло подняться над горизонтом. Наша жизнь не отличалась стабильностью и надежностью. Но мы всегда были вместе. Нельзя допустить, чтобы нас разлучили!

— Вы не можете отослать их! А как же мы с Корделией? Как вы можете разлучить нас?

Мама опустила голову, ссутулилась. Она готова была расплакаться.

— Нова, нам не хочется этого делать. Но у нас нет другого выбора, — спокойно сказал папа.

Может, я и похожа на маму, но характер у меня папин. По крайней мере, мама так говорит. Я всегда стараюсь оставаться спокойной. Но сейчас я понимала, что могу потерять семью. Какое уж тут спокойствие!

— Если кто-то будет присматривать за Мальволио и Викторией, мы сможем уделять больше внимания тете Мередит.

Значит, тетя Мер скоро выйдет из больницы. На мгновение мне стало интересно, знают ли они, когда это произойдет. Собираются ли они отослать Мэла и Викторию до того, как это случится, или после? Сейчас на дворе май, а учебный год начнется в сентябре. Тетя Мер вернется к этому времени? Она ведь клялась, клялась, клялась Мэлу, что на этот раз не пыталась покончить с собой. Только не в этот раз. Ей просто нужно было выспаться. Тетя Мер приняла снотворное, потому что так долго не спала. Ей нужно было поспать. Она никак не могла заставить себя уснуть. Она не чувствовала усталости. Да, иногда ее тело уставало, и тогда тетя Мер не могла даже подняться с кровати, но ее разум бодрствовал. Она пыталась записывать свои мысли, чтобы выбросить их из головы, но руке было не угнаться за безумной скачкой идей. Тогда тетя Мер стала записывать мысли на диктофон, но пленка шуршала при записи и ее это отвлекало. Она читала, но слова разлетались из ее головы, оставляя по себе лишь крупицы смысла. Она убрала дом, начистив все до блеска, но сон все не шел. Тетя Мер даже побегала в саду вокруг дома, чтобы устать, но и это не помогло. Ничего не помогало. Она знала, что если не поспит, то сойдет с ума. Вот почему она пошла к врачу и попросила у него снотворное. На всякий случай. Вдруг ей опять не удалось бы уснуть? Врач был новеньким в больнице и не знал о тете Мер. Он посочувствовал ей и выписал таблетки. (Какой же он идиот, подумала я, когда Мэл рассказал мне это. Я так злилась на него! Достаточно было взглянуть в ее историю болезни, чтобы понять: нельзя выписывать снотворное таким пациентам, как тетя Мер. Так вы дадите им еще одну возможность покончить с собой.)

Тетя Мер клялась, клялась, клялась Мэлу, что на этот раз она хотела принять только парочку таблеток, как и было указано в инструкции. Она решила запить их водкой, а не водой, чтобы они сработали быстрее. Она так долго оставалась без сна, что приняла еще парочку, просто чтобы убедиться в том, что они сработают. Потом она забыла, сколько таблеток уже выпила, и поэтому приняла еще одну, на всякий случай. А потом еще одну. И только после этого она уснула. Тетя Мер узнала, что выпила слишком много таблеток и слишком много водки, только проснувшись в больнице и обнаружив, что она опять в психиатрическом отделении для самоубийц. И даже тогда она не сразу поняла, что происходит, — в голове у нее царил туман. Она ведь так долго не спала.

Я, конечно, понимала, почему мои родители приняли такое решение. Однажды я услышала, как они говорят об этом: Мэл и Виктория не должны страдать из-за того, что их мама больна. Но тогда я не думала, что решением этой проблемы станет наша разлука.

— Это несправедливо. Мы должны держаться вместе, — сказала я. — Это несправедливо. Почему они должны ехать в Бирмингем? Мы больше не увидимся. А это несправедливо. Мы ведь не сделали ничего плохого.

— Никто не сделал ничего плохого, — ответил папа. — Это просто единственный выход.

Я уже открыла рот, собираясь вступить в спор, но Мэл повернулся ко мне и положил ладонь мне на руку, прося меня замолчать. Я хотела спросить, почему он так делает, и вдруг увидела, что он смотрит на Викторию. Наша малышка опустила голову, ее длинные белокурые локоны закрывали лицо, а на темную столешницу капали слезы. Ей было всего восемь, но ее рост, ее манеры, сквозившая в каждом жесте тоска заставляли ее выглядеть старше. Мэл поднялся, подошел к сестре и взял ее за руку.

— Пойдем прогуляемся, — сказал он.

Обычно он говорил так Корди, когда та капризничала. А такое случалось часто. Иногда Мэл вел на прогулку и Викторию, особенно если та грустила. Он вел на прогулку меня, если мы ссорились и Мэл хотел помириться. Но сейчас он произнес эту фразу с такой тоской в голосе, тоской и страхом…

Они гуляли около получаса. За это время мама успела выпить чашку чая, папа — кофе, а мы с Корди — какао. Корди напевала рекламу какао фирмы «Оувалтин». Хотя мелодия была очень прилипчивой, да и певица из Корди никудышная — если она не знает каких-то слов, то просто поет «прам-пара-рам», — никто не сказал ей помолчать.

— Виктория пошла в комнату Новы, она хочет подремать немного, — сказал Мэл, садясь за стол. Сейчас он казался таким взрослым… — Она согласна переехать в Бирмингем. Согласна поступить в интернат. Спасибо, дядя Фрэнк и тетя Хоуп, это именно то, что ей нужно. Виктория больше не желает жить здесь, но она не хочет, чтобы мы сердились на нее из-за этого решения.

— Никто на нее не рассердится! — хором воскликнули мы с папой. Мама улыбнулась.

— А я останусь, — продолжил Мэл. — Я не могу оставить маму. Я никогда не оставлю маму.

То, как он это сказал, его тон, его жесты — все это свидетельствовало о том, что Мэл принял решение и не отступится от него.

— Мы понимаем, — кивнула мама.

— Да, понимаем, — поддержал ее папа.

Все помолчали, раздумывая над тем, как изменится наша жизнь. Когда Виктория уедет, она перестанет быть частью нашей семьи. Мы не будем видеться каждый день, у нас не будет общих воспоминаний, шуток и семейных словечек. Нам будет трудно общаться с ней. Да, она останется близким нам человеком, но это будет уже не та близость, как прежде. И неважно, насколько часто она будет приезжать. Мы все равно будем знать, что наше детство прошло в разлуке. И мы выросли в разных местах. Рядом с разными людьми.

— Ладно, — наконец нарушила тишину Корди. — Если Мальволио не едет в интернат, можно я поеду вместо него?

Позже тем вечером Мэл сказал мне:

— Жаль, что папы нет рядом.

Мы выбрались из спальни и сидели на ступеньках крыльца на заднем дворике, любуясь садом и изгородью, закрывавшей от нашего взора железнодорожное полотно. (Наверное, мама и папа знали, что мы сидим здесь. Во-первых, мы передвигались с изяществом стада слонов. А во-вторых, мама с папой вообще, похоже, обо всем знали. Поэтому они так и расстроились, когда тетя Мер добралась до снотворного и водки.)