его организуют, наладят бюрократию. Официальное убийство, как и все официальное в Германии, погрязнет в бумажной волоките.

О, я сумел бы доказать, что спасаюсь, да еще как. Рано или поздно, задержись я в Берлине, меня вытурили бы. Вид на жительство не продлят точно: меня видели в кафе в компании одного британского журналиста, снискавшего дурную славу у нацистов из-за статей о пытках, которые он тайком передал в газету на родину. Мои друзья-евреи кто бежал, кто арестован; кого из них какая судьба постигла, мне уже не узнать. А еще полиция расспрашивала обо мне домовладелицу. Убеждали ее, что проверка рутинная, что это касается всех иностранцев, но никогда нельзя знать наверняка…

Как бы то ни было, эта моя поездка и то, что я прихватил с собой Вальдемара, с нацистами напрямую не связана. Они меня мало волнуют. А еще этот вояж показывает, как мало я изменился в некоторых отношениях с тех пор, как навестил мистера Ланкастера.

В Берлине у нас с Вальдемаром завязались близкие, но при этом необязательные отношения, что было типично для меня в те годы. Таких друзей, как Вальдемар, я насчитал бы с полдюжины. Не видишь человека неделями, месяцами, а потом вдруг звонок и просьбы: «Кристоф, не одолжишь десять марок?» Или: «Кристоф, можно переночевать у тебя, а то домовладелица себя как-то странно ведет?» («Странно себя ведет» значило, что она уже замучилась требовать ренту.) Не то чтобы Вальдемар и ему подобные были нахлебниками. Просто они считали, что друзья должны выручать друг друга, а то, что помощь оказываю главным образом я, так это просто у них небольшое денежное затруднение. Как гость Вальдемар был очарователен – один из тех, кто считает своим долгом развлекать хозяина, никак не наоборот. Он ни на что не скупился: разжившись деньгами, приглашал меня в кино или водил на танцы в пивной сад на берегу Шпрее с парой девчонок. Он перебивался мелкими заработками, но при этом, полагаю, был прилежным и добросовестным работником. Просто не задерживался на одном месте дольше месяца. Главным образом работал в барах, пекарнях или мясных лавках или же расставлял кегли в кегельбанах. Видимо, время, проведенное в конторе у мистера Ланкастера, привило ему отвращение к сидячей работе. Он называл ее скучной и spiessig[24] – то есть мещанской, строгой, постыдной, в отличие от пролетарского труда – честного, физического, сексуального, приключенческого. Абсурдный, такой подход мне все-таки нравился.

Вальдемар частенько рассказывал о друге по имени Ганс Шмидт. Когда Вальдемар только перебрался в Берлин, то устроился работать в кабак, где Ганс был главным барменом. До этого Ганс работал инструктором по физподготовке в Рейхсвере; он же научил Вальдемара не только обслуживать клиентов, но и приемам бокса и борьбы. Вальдемар с благоговением говорил о его мускулах и со сдержанным восхищением – о сексуальных пристрастиях. Похоже, в дни службы Ганс давал частные уроки особо симпатичным солдатикам и самых неуклюжих порол стеком. Не сильно, правда, да и то лишь когда виновники признавали, что заслуживают наказания, и даже молили о нем. Послушать Вальдемара, так у Ганса от мальчиков для порки отбоя не было, и к ней вообще легко пристраститься.

– Представляешь, Кристоф! – восклицал Вальдемар. – Вот ведь свинья, извращенец!

Впрочем, говоря это, он не мог скрыть блеска в глазах, и у меня зародилось подозрение, что сам он тоже хотя бы разок да опробовал на себе стек Ганса. И вообще, Ганс, видимо, был – и оставался – для него героем.

Ганс к тому времени уже покинул Германию. Он спешно уехал из Берлина – видно, из-за какого-то скандала – и время от времени присылал открытки: сперва из Марокко, потом из Италии и Египта. На открытках был только адрес, несколько слов и ничего о том, как Ганс живет. Вальдемар прилежно отвечал на его письма. Мне кажется, больше никому он писем не писал. И в самом деле, кроме Ганса, близких, семьи у него не было.

Однако пару недель назад от Ганса пришло полноценное, длинное письмо – первая весточка за много месяцев. Он писал из Афин, дескать, все это время путешествовал в компании «безумного англичанина», который – если переводить его сленг буквально – просто «сказочно богат». «Я при нем телохранитель, – объяснял Ганс. – Ума не приложу, как он выживал, пока мы не встретились! Ему раз сто могли перерезать глотку. Славный малый и притом совершенно безумный. Видел бы ты, как он пьет! Сейчас ему вздумалось купить остров неподалеку. В голове у него сумасбродные планы: построить дом, настоящий дворец с мраморными полами! Скоро мы отправимся на этот остров и разобьем там лагерь, пока не закончится стройка. Я ему говорю: “Амброз! Что ты знаешь об этом острове? Вдруг там полно змей? Ты разве не боишься?” Представь, что он мне отвечает: “Если тебя укусит змея, то тут все просто: надо выпить бутылку коньяка. Только всю, залпом!” Видишь, какой он диковинный. Нам предстоит жить на этом острове дикарями-индейцами, питаться осьминогами и пить местное вино, которое на вкус как антисептик. В Германии такими драили бы ватерклозеты. Ну, ладно хоть уберемся из города. В городе от Амброза сплошные беды».

Наконец Ганс перешел к сути письма: «А знаешь, Валли? Было бы неплохо, если бы ты к нам приехал. На этом острове безумия мне приходится еще и готовить. Пригодился бы помощник, обычный немецкий паренек вроде тебя. А то нанятые Амброзом помощники ни на что не годятся, даже для… ну, ты меня понимаешь. Они тащат добро, точно сороки, и к тому же нечистоплотны. Я уже поговорил насчет тебя с Амброзом, и он согласился платить тебе жалованье; в придачу получишь кров и еду. С деньгами он порой обращается странно, но слово держит. В общем, если каким-то образом сумеешь выбраться сюда, в Афины, то не пожалеешь. Сидеть дома такому искателю приключений, как ты, настоящей перелетной птице, не пристало. Останешься, и кто знает, может, Гитлер сделает из тебя солдата… Форма, муштра, ать-два, левой-правой! Смирно! Уж я этого в армии хлебнул. Служба не по тебе, так что подумай над этим».

Даже не успев прочитать об этом предложении, но зная Вальдемара, я догадался, что он придумал некий план, в осуществлении которого потребуется моя помощь. Он и сам знал, что я все понял. Пристально следил за выражением на моем лице, пока я читал, а стоило мне закончить, горячо спросил:

– Ну, что скажешь, Кристоф?

– Как по мне, это не та работа, ради которой пускаются в такие дали, – произнес я тоном осмотрительного старшего брата, лишь бы его подразнить. – Тут все надо дважды обдумать. Это же дня три, если