Потом мы забросали папу вопросами и в итоге дошли до того, что стали обсуждать, как снимают фильмы, и это оказалось просто чудовищным. Люди болели тропическими болезнями, вся съемочная группа застряла в джунглях на долгие месяцы, а кто-то даже вроде бы умер – отец не был уверен. Круче всего, что Клаус Кински в жизни оказался таким же безумцем, как и на экране: он даже выстрелил в одного парня из съемочной группы – тот шумел и «мешал Кински сосредоточиться». И тогда Клаус ранил коллегу в руку из пистолета! Если вы еще не бросили книгу и не сели немедленно смотреть фильм, то я уже просто не знаю, что с вами. Может, это ваш мозг ест грибок?

Конечно же, мы хотели смотреть фильм снова. Отец не был готов ко второму кругу, но нам при повторном просмотре понравилось только еще больше. Мы подражали голосам немецких актеров, особенно полупридушенному голосу Кински. Мы подражали пьяной походке Кински. Мы часами лежали в разных местах дома, притворяясь мертвыми, пока на нас не наткнулась Гретхен и с нею не случилась истерика.

Короче говоря, мы решили, что это величайший фильм всех времен и народов. На следующие выходные мы пригласили одноклассников посмотреть его вместе с нами.

Они плевались.

И двадцати минут не выдержали. Стали жаловаться, что действие идет медленно, что не успевают читать субтитры, – а мы тогда еще не выучили их наизусть. Речь Писсаро в начале показалась им длинной и скучной, сюжет глупым: Агирре и его отряд ищет город, про который с самого начала сказано, что его нет. До них не дошло, что в этом-то и было все дело, что самое потрясное – вот эта безумная бессмысленность происходящего. Им она показалась просто глупостью.

Это было ужасно, но и очень полезно, так как заставило нас признать то, о чем мы и так уже догадывались: мы – не такие, как все. У нас другие интересы, другой взгляд на вещи. Понимаете, у нас с Эрлом тоже было очень мало общего, но мы были единственными десятилетними ребятами в Питтсбурге, которым понравился «Агирре, гнев Божий». Согласитесь, это кое-чего стоило. Это стоило много чего.

– Молодые нигилисты, – назвал нас папа.

– А кто такие нигилисты?

– Нигилисты верят, что ничто не имеет значения. Они верят в ничто.

– Ага, – согласился Эрл, – я нигилист.

– Я тоже! – поддакнул я.

– Молодцы, – улыбнулся папа. А потом посерьезнел и добавил: – Только маме не говорите.

Вот предыстория наших отношений с Эрлом. Возможно, она окажется существенной дальше, хотя кто знает. Я вообще поверить не могу, что вы все это еще читаете. Вам следует прямо сейчас пару раз шмякнуть себя по лицу – просто чтобы закрепить рекордно тупой опыт, почерпнутый из этой книги.

Что я точно знаю про людей – хочешь им понравиться, заткнись, и пусть говорят они. Все любят говорить о себе – не только счастливые дети с благополучной биографией. Возьмите, к примеру, «Кракнутого» Джареда Кракевича, одного из самых неопрятных и всеми нелюбимых учеников школы Бенсона. Насколько я знаю, никто его по голове не «кракал», но он ходит, неуклюже болтая руками за спиной, отчего немного похож на курицу, его рот вечно раззявлен на три четверти, а в скобках на зубах постоянно застревает пища. Он пахнет солеными огурцами, а его родители – йинзеры. И что вы думаете: он не хочет поговорить о себе? Как бы не так! Я убедился в этом разок в автобусе, узнав, в частности, что его пес может сказать, когда Бену Ретлисбергеру угрожает увольнение, и что он (Джаред, не пес и не Бен Ретлисбергер) подумывает, не научиться ли ему играть на гитаре.

Если вы не из Питтсбурга, возможно, нужно объяснить вам, что йинзеры – это носители чудовищного питтсбуржского акцента. Например, вместо «You» они говорят «Йинз». А еще носят форму «Питтсбург-Стилерз», не снимая даже на работе и на свадьбе.

Короче: слушать людей нужно не для того, чтобы узнать что-то интересное, а для того, чтобы прослыть славным малым и понравиться им – ведь все любят поговорить, особенно о себе.

Но с Рейчел эта теория не работала. Я шел к ней домой с твердым намерением дать говорить ей, но быстро забывался и вскоре уже сам трепал языком, словно наметамфетаминенный.

ИНТ. СПАЛЬНЯ РЕЙЧЕЛ – ДЕНЬ

ГРЕГ пришел к РЕЙЧЕЛ второй или третий раз. Оба сидят на полу, скрестив ноги.

ГРЕГ

Короче. Что ты любишь смотреть по телику?

РЕЙЧЕЛ

Да все что угодно, вообще-то.

ГРЕГ

обескураженный беззастенчивой пустотой ее ответа

Ага. Ну да. Фильмы о природе? Реалити-шоу? Все что угодно?

РЕЙЧЕЛ

Ну, в общем.

ГРЕГ

Но не Кулинарный канал?

Рейчел пожимает плечами.

ГРЕГ

Я вот что думаю о Кулинарном канале: половину времени еда у них выглядит отвратно или странно. Либо она полита каким-то чудным соусом, напоминающим сперму, либо это какой-нибудь кальмар в козлином копыте или типа того. Но, с другой стороны, половину времени это действительно что-то стоящее, и люди ее едят, и они – м-м-м-м! – это вкусно, даже хуже того! Ты-то не можешь поесть вместе с ними – тебе остается лишь смотреть, как вкусно едят другие, и ты даже не можешь узнать, а каково оно на вкус: то, что они едят, – убиться можно! Но вообще, по большей части, еда выглядит как-то неаппетитно.

РЕЙЧЕЛ

дипломатично

Некоторым кажется, что выглядит вкусно.

ГРЕГ

Согласен, но тут другая штука: это же всегда кулинарный конкурс. Но еда – это не спорт, глупо поварам соревноваться друг с другом. Как в «Железном шеф-поваре», у них все вечно проходит на «кухонном стадионе». Кухонный стадион? Глупость какая! А в конце всегда сообщают: «Вы честно сражались». Как можно было «сражаться нечестно»? Они же просто тушили мясо.

РЕЙЧЕЛ

хихикая

Хм-м-м

ГРЕГ

Я что хочу сказать: если Кулинарный канал хочет сделать еду спортом, зачем останавливаться, пойдемте дальше: «Железный сантехник сегодня на туалетной арене!»

Или нет, нет, подожди. Подожди, не то. «Репортаж из Туалетного центра: Супер-какеры!»

Четыре часа спустя. Грег и Рейчел В ТОЧНО ТЕХ ЖЕ ПОЗАХ.

ГРЕГ