Эти слова меня огорошивают, он не должен был знать, как я злюсь про себя из-за этих обедов. С моей точки зрения, я всем видом демонстрировала счастье и радость. Если все это время он о моем притворстве знал, почему не сказал раньше?

Остаток пути до Платановой аллеи я представляю, что мой следующий жених будет полной противоположностью Николаса. Художник с длинными светлыми волосами как у хиппи и бородой. Энтони, но сам он имя свое пишет как Тони и обожает карамельные шипучки. И он определенно сирота.

Мы уже подъезжаем, впереди ждут два совершенно точно жутких часа. Не могу даже вспомнить, когда нам с Николасом было хорошо друг с другом, вдвоем. Мы натягиваем свои «публичные» улыбки, и он обегает машину по кругу, напомнив об еще одной своей подкупающей черте: когда он не топает специально, доказывая свою точку зрения, в его движениях есть что-то завораживающе плавное. Пронзив меня взглядом сквозь стекло, он вместо моей двери открывает заднюю, хватает букет роз и один идет к крыльцу. А я плетусь сзади, как бродячая собака, и жалею, что в отличие от нее не могу лаять и рычать. К облицовочному кирпичу на стене прибита дощечка с изречением Шекспира: «Роза всегда пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». В оригинале «всегда» быть не должно. Как-то я специально проверила, для верности, но так и не сказала мистеру и миссис Роуз – еще не хватало, чтобы они заказали новую, без ошибок. При виде этой цитаты с ошибкой меня так и переполняет злорадство.

Я вспоминаю, как стояла на пороге в первый раз, нервничающая, полная оптимизма и надежд, что мне удастся легко вписаться в их мир, что они будут считать меня членом семьи. Николас тогда обнял меня и поцеловал в щеку, широко улыбаясь. «Они полюбят тебя», – пообещал он.

Дверь открывается. Дебора скалится в неискренней улыбке, и я борюсь с искушением засунуть два пальца в горло прямо здесь.

Мы с Николасом в последний раз со взаимной ненавистью переглядываемся, а потом беремся за руки. Он сжимает мою ладонь. Я жму в ответ сильнее, но в итоге пальцы болят у меня же.

Логово Роузов пахнет как заросший пылью постапокалиптический магазин «Все для ванны и тела» со шлейфовыми нотками лака для волос. Этот запах меня всегда обескураживал, так как найти собственно пыль мне ни разу не удалось. Каждая комната битком набита роскошью – попытка воссоздать французские замки со стульями времен Людовика XV в надежде, что пятен на розовом ковре посетитель не заметит. Если вам меньше двадцати, ходить вы должны босиком. В «приемной» стоит один-единственный телевизор в доме, реликт семидесятых годов, который никогда не включают и чья единственная цель существования – отражать шок на лицах гостей оттого, что кто-то еще держит в доме такое ископаемое.

Стоит переступить порог, как тебя покрывалом окутывает тишина, будто на месте преступления из романов Агаты Кристи, заставляя понижать голос, что отвечающий за человеческие эмоции процессор миссис Роуз трактует как восхищение.

Это ее ода канувшему в Лету «Позолоченному веку», когда дети подавляли все мысли и эмоции, только чтобы облегчить жизнь своим охочим до вина родителям.

Вишневое дерево, плотная ткань, дамаст с рисунками цвета оникса на угольно-черном. Бурбон (тысяча долларов за бутылку) с запечатанной пробкой, хрустальные конфетные вазы, пустые. Витые золоченые рамы, пепельницы восемнадцатого века из серии смотрим-но-не-трогаем под стеклом с подсветкой. Музей истории Роузов, на которую всем наплевать, кроме сморщенных старичков Роузов, выросших здесь, и, возможно, меня, непрошеного невзрачного сорняка, если все же придется выйти замуж и остаться в этом бедламе.

Ленточки Николаса из списка отличников средней школы висят в рамке сразу напротив входа в столовую. Все доказательства, что у Роузов есть еще и дочь, тщательно уничтожены везде, кроме одной комнаты, которую они называют «малой гостиной». Там стоит большое фортепьяно, полчище фарфоровых кошек и портрет Хезер c последнего курса. На заднем плане видны лазерные лучи, а на самой Хезер – подтяжки c черными резинками. Ее мать иногда говорит о ней так, словно она умерла. Николас рассказал мне, что его сестра диджей, ставит электронную танцевальную музыку, и уже за одно это она стала моим любимым членом этой семьи.

– Наоми! Дорогая! Как я рада тебя видеть, – восклицает Дебора и наклоняется ко мне, поцеловать воздух сначала у одной щеки, потом у другой. Этому ледяному выражению лица и умению говорить гадости исподтишка она научилась у своей свекрови (по-настоящему устрашающая личность, с которой я виделась лишь раз до того, как дьявол позвал ее домой).

Честно, эта женщина понятия не имеет, где она находится. А живем мы – с ума сойти! – в Моррисе. Половина населения покрыта шерстью и питается ягодами из леса.

Первая личная встреча с Деборой была травмирующим опытом. Она постоянно строчила в «Бофор Газетт» такое количество жалоб на жизнь в целом, что они выделили ей колонку советов под названием «Дорогая Дебора», где она с тех пор выжимает из себя жемчужины мудрости для верных читателей по всей стране. Мне-то известно, что все «жемчужины» Деборы – только бижутерия, потому что она ни разу не решала проблемы сама, а всегда бросалась за помощью к Николасу.

Фотографии, которая прилагается к ее разглагольствованиям, не меньше пятнадцати лет. У нее та же короткая прическа из аккуратно уложенных отдельных прядей, только мелирование стало заметнее, а кожа вокруг глаз натянулась, хотя сами они, похоже, уменьшились вполовину. Серьги она носит такие тяжелые, что мочки вытянулись, достигнув длины в пять сантиметров.

Она сжимает мое лицо мягкими прохладными ладонями. Сомневаюсь, что в ней течет кровь. Иногда ее лицо слегка розовеет, но это только потому, что ее слишком долго держали на зарядке и разъем перегрелся.

– Господь всемогущий, Наоми, ты отрезала волосы! И прямо перед свадьбой! О чем, скажи на милость, ты думала? Какой мастер тебя обслуживал, я добьюсь, что ее уволят!

Я ерошу свою ужасающе короткую челку, а Николас прячет усмешку, довольный, что все оскорбления вместо него мне выскажет его мать.

– Это такой стиль. Как у Амели. – Все, с этого момента буду ссылаться на Амели в качестве оправдания своей халтуры. Буду приводить ее в сравнение, когда только смогу.

Дебора выглядит так, будто во рту у нее целый рой пчел.

– При твоей форме лица челка тебе совершенно не идет. Хотя, уверена, ты это уже поняла и записалась на процедуру наращивания волос. – И, не дожидаясь подтверждения, торопится продолжить изучение моей внешности – как и всегда при наших встречах. – Ты вообще вся выглядишь из рук вон плохо, дорогая. Такая выцветшая и распухшая. Ты нездорова?

– Да! – радостно соглашаюсь я и обнимаю ее, чего никогда не делала раньше (вы только посмотрите, сколько новых развлечений!), чувствуя, как шевелятся и хрустят кости под строгой одеждой. Ключица выпирает так сильно, будто ее скелет закопали недостаточно глубоко.

Она дергается, вырываясь, покрытая моими воображаемыми микробами.