С тех пор ничего нового в жанре киноужасов не изобреталось — режиссеры просто использовали все более навороченные спецэффекты, изображая тех же зомби, вампиров и инопланетян. В середине 60-х ужасы проникли на ТВ — в основном в виде экранизаций старых комиксов и журналов наподобие «Жутких историй». Первым ужасным сериалом стал «Триллер», который показывали на Эн-Би-Си с 1960 по 1962 годы. «С точки зрения поклонников жанра ужасов, самым замечательным в „Триллере“ было то, что он все чаще и чаще брал за основу произведения тех писателей, которые начали выводить жанр из викторианских историй о призраках и поднимать его до уровня современных представлений о том, что такое рассказ ужасов и каким он должен быть».[29]

Почти одновременно появились «Внешние ограничения» на Эй-Би-Си и бесконечная «Сумеречная зона» на Си-Би-Эс, где несмотря на общий уныло-сентиментальный настрой тоже содержались элементы ужаса. После их успеха каждый телеканал обзавелся собственными «ужасными» сериалами. Нечто подобное появилось и в Англии — там в 1980 году был снят знаменитый «Дом ужасов Хаммера», через полтора десятка лет ставший первым ужастиком на российском ТВ. В следующем десятилетии настала очередь «Секретных материалов» продюсера Криса Картера, где под фантастической оболочкой скрывались типичные приемы ужастика (Кинг написал сценарий одной из серий под названием «Чинга»).

За последние три десятилетия литература ужасов (во всяком случае, в лучших своих проявлениях) была реабилитирована и понемногу влилась в мейнстрим. С кино этого не произошло — оно по-прежнему носит клеймо вторсортного, и во многом справедливо. Вампиры и оборотни раздражают уже не только критиков, но и зрителей. Даже такие мастерски сделанные картины, как «Интервью с вампиром» или «Вой», привлекли внимание лишь на короткое время. Ошеломило первое появление мастерски изготовленных инопланетных монстров в «Чужих» и «Хищнике», но потом и к ним привыкли, пока бесконечное копирование не вылилось в обыкновенную пародию («Чужой против Хищника»). В итоге выяснилось, что самым страшным монстром, как и прежде, остается человек. А самыми популярными фильмами ужасов этого периода стали «Молчание ягнят» с демоническим Хопкинсом и бесконечная «Техасская резня бензопилой», кровавые сцены которой сделаны на грани фола, но без всякого участия сверхъестественных сил.

Мощный удар по жанру нанесла, как ни странно, политкорректность. Кинг пишет: «С одной стороны, писатель ужасов есть агент нормы, который хочет, чтобы мы искали и уничтожали мутантов. Но с другой стороны, мы понимаем, что чудовище не виновато». Это чувство жалости к монстру проявилось уже в первых фильмах о Франкенштейне, где гомункулус-убийца спасает из воды маленькую девочку и со слезами на глазах любуется луной. Нам становится ясно, что он совсем не злой — просто в детстве его не выучили хорошим манерам. Как и других знаменитых киномонстров — Кинг-Конга, Годзиллу, бесчисленных динозавров и мутантов. В 1977 году либерал-шестидесятник Спилберг нанес образу злобного инопланетянина решающий удар, создав симпатичного И-Ти. Даже кровососы из «Интервью с вампиром» не такие плохие — скорее несчастные и одинокие. С началом разрядки из числа монстров в человеческом облике оказались исключены русские и китайцы, и прошло немало времени, прежде чем их место заняли бен Ладен и его коллеги-террористы.

Другим фактором, снизившим популярность ужастиков, стал смех. Давно известно, что смех убивает страх, а в благополучные 90-е годы смеховая культура буквально заполонила Америку. Все явления жизни и культуры осмеивались не только на низовом уровне идиотских телешоу вроде нашего аншлага, но и на высоте постмодернистского дискурса. Посмотрев такие фильмы, как «Очень страшное кино» или «Охотники за привидениями», американцы (кроме, быть может, самых впечатлительных) надолго отучались бояться монстров. Даже «Кошмар на улице Вязов» Уэса Крэйвена, вначале пугавший по-настоящему, быстро превратился в пародию на самого себя. Снова, как после войны, жизнь казалась прекрасной и безопасной — тогда и появилось дурацкое пророчество Фукуямы о «конце истории». Не случайно с этим совпало падение популярности романов Кинга и других мастеров жанра.

Однако исподволь многие ощущали хрупкость этого благополучия. Кинг еще в 1981 году прозорливо писал: «Когда наступит пора нового затягивания поясов и растущего напряжения — а она не за горами, — будущие фильмы ужасов вновь окажутся кстати, чтобы придать смутным страхам людей направление и фокус».[30]В 90-е годы стали популярны новые фильмы ужасов — туманные, рваные, непонятные широкому зрителю. Там не было красочных монстров и рек крови — только липкая жуть, наплывающая неизвестно откуда. Это нашумевший сериал «Твин пикс» (предыдущие хиты Дэвида Линча были ближе к традиционным фильмам ужаса); это и малобюджетный триллер «Ведьма из Блэр», где непонятный кошмар одного за другим поглощает студентов из научной экспедиции. Что все это значит, стало ясно только в 2001 году, когда на Штаты по очереди обрушились теракты 11 сентября, посылки с сибирской язвой и снайперы, убивающие из засады случайных прохожих. Во всех случаях Зло было анонимным и слепым. Чтобы остановить панику, быстро нашли крайнего — Бен Ладена, — но в общественном сознании вновь поселился страх. Означает ли это новый рост популярности жанра horror, покажет будущее.

Помимо «классических» ужасов и фантастики, у прозы Кинга был еще один источник — литература американского реализма. В интервью 1980 года он признался, что испытал большое влияние Теодора Драйзера и Фрэнка Норриса — «они верили, что один-единственный поступок может повлечь за собой ужасные последствия». Более важно, что эти писатели умели придавать своим книгам достоверность, тщательно прописывая бытовые детали. Другой реалист, Шервуд Андерсон, научил Кинга конструировать характеры героев, обращаясь к нескольким «базовым точкам» — детству, отношениях с родителями и сексуальным проблемам. У Хемингуэя он заимствовал фирменный стиль — короткие (хоть и не совсем телеграфные) предложения и повторение ключевых фраз, которые словно прокручиваются в голове героя и читателя. Другую особенность — выделение этих фраз курсивом — Кинг, похоже, придумал сам. В результате самая невинная сентенция под его пером обретала зловещий характер. Что-то вроде этого: «Писем для вас не было, — сказал почтальон.

Писем не было.

„Не было писем, — он почувствовал, как холодный пот прокладывает дорожку у него на спине. — Плохо дело“», — ну, и так далее.

У другого классика — Уильяма Фолкнера, — Кинг, кажется, не взял ничего, да и вообще к «южной» литературе он равнодушен. Как и к новой прозе мегаполисов, густо окрашенной постмодернизмом. Зато он обожает классические детективы, от Конана Дойла до Гарольда Роббинса, к которым не раз обращался в своих произведениях. Повлиял на него и документальный стиль Дос Пассоса, составлявшего романы из фрагментов подлинных и вымышленных документов. Такими фрагментами усеяны страницы «Кэрри», хотя позже Кинг от этой привычки отошел.

Надо сказать, что даже нелюбимых американских авторов, вроде Германа Мелвилла, он хорошо знает и время от времени цитирует. Конечно, его фавориты — те, кто писал о «таинственном». Вашингтон Ирвинг, Натаниэл Готорн, Эдгар По, позже — Амброз Бирс и Генри Джеймс с его гениальным «Поворотом винта». С зарубежной литературой дела обстоят хуже. В университете Кинга познакомили с английскими классиками, и он прочел немало романов Диккенса, Теккерея и Томаса Харди. Их он цитировал в романах, как и викторианских поэтов наподобие Роберта Браунинга — как известно, весь цикл «Темной Башни» вырос из его поэмы «Чайльд-Роланд к Темной Башне пришел». Судя по тем же цитатам, он прочел пару книг Камю, стихи греческого поэта Сефериса и романы Гарсиа Маркеса или еще кого-то из латиноамериканских почвенников (сходство порой поразительное). Конечно, у нас всех интересует, знаком ли он с русской литературой. На этот вопрос он сам ответил: нет, ничего о ней не знаю. Потом признался, что читал «Анну Каренину». Почему-то он любит преувеличивать свое невежество — часть легенды о «парне из провинции», вдруг ставшем знаменитым.