Кржижановский, будущий творец плана электрификации Советской России, поделится воспоминаниями: «Вернувшись осенью 1893 года с летней заводской практики, я нашел весь свой кружок в состоянии необычайного оживления именно по той причине, что наш новый приятель, пришедший к нам с берегов Волги, в кратчайший срок занял в нашей организации центральную роль. Уже одно то обстоятельство, что он был братом Александра Ильича Ульянова, одного из последних славных народовольцев, казненного в 1887 году, создавало ему самые благоприятные предпосылки для дружеского восприятия в нашей среде… За обнаженный лоб и большую эрудицию ВИ пришлось поплатиться кличкой Старик, находившейся в самом резком контрасте с его юношеской подвижностью и бившей в нем ключом из всех жизненных пор молодой энергией…»126.

Свой партийный стаж Ленин отсчитывал именно с 1893 года, когда вошел в марксистский кружок студентов Технологического института. Кружок этот стал уже следующей – после самарской – командой (ЦК) Ленина. Как расскажет Сильвин, весьма примечательной: «Спокойный, сдержанный, даже несколько скрытный, но добродушный Степан Радченко, с хохляцким юмором и с хитрой усмешкой опытного конспиратора; чувствительный и нежный поэт-революционер Кржижановский; всегда казавшийся замкнутым в себе Старков, которому, по-видимому, чужды были всякие сантименты; Малченко – изящный брюнет, с лицом провинциального тенора, всегда молчаливый, всегда любезный товарищ; широкоплечий, кудлатый Запорожец, в глазах которого светилась вера подвижника; Ванеев – с его тонкой иронией, в которой сквозил затаенный в душе скептицизм к вещам и людям; и, наконец, я, смотревший на мир жадно открытыми глазами, часто полными наивного недоумения, которое приводило иногда в смешливое настроение ВИ»127.

Кружковая работа Ульянову казалась слишком узкой. «Как и все мы, ВИ тоже имел свой кружок рабочих, с которыми занимался, но относился он к этому делу всегда несколько скептически, – подтверждал Сильвин. – Для этого большого человека нужна была большая аудитория, широкая арена»128. И он искал эту арену за пределами подпольных организаций.

Ульянов быстро выдвинулся как видный критик народничества. Федор Ильич Дан, выступив позднее в роли историка партии, замечал: «Яркое выражение этому наступательному духу дала вышедшая в 1894 году брошюра, озаглавленная “Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов (ответ на статьи “Русского богатства” против марксистов)”. Брошюра, отпечатанная на мимеографе, состояла из трех отдельных выпусков, посвященных Михайловскому, Южакову (этот выпуск найти до сих пор не удалось) и Кривенко…»129. Даже без не разысканной второй части «Друзья народа» составили львиную долю толстого первого тома Полного собрания сочинений Ленина.

Смысл: народничество выродилось в пошлость, филистерство, «пустолайство», «пустоболтунство». Из политической программы, нацеленной на то, чтобы «поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества, выросла программа, рассчитанная на то, чтобы заштопать, “улучшить” положение крестьянства при сохранении основ современного общества». А вот социал-демократы «будут самым энергичным образом настаивать на немедленном возвращении крестьянам отнятой у них земли, на полной экспроприации помещичьего землевладения – этого оплота крепостнических учреждений и традиций». Решить эту задачу сможет исключительно повысивший свою сознательность пролетариат, который поведет к победоносной коммунистической революции130.

Брошюра Ульянова вышла еще нелегально, небольшим тиражом. Но российский марксизм – в немалой степени благодаря усилиям Вольного экономического общества – уже начал пробивать себе дорогу и в легальную литературу. В том же 1894 году вышла легально книга Струве «Критические заметки. К вопросу об экономическом развитии России», также нацеленная против народничества.

Лето 1894 года Ульянов провел в Подмосковье, как запомнил московский социал-демократ и будущий директор Музея революции Сергей Иванович Мицкевич, «на даче у Анны Ильиничны, близ станции Люблино Курской железной дороги, в дачном поселке Кузьминки. Ильич заходил иногда ко мне, бывал и я несколько раз у него на даче у Елизаровых»131. Полиция зафиксировала также и появление Владимира Ульянова на вечеринке 12 (24) января 1894 года в доме Залесской на Воздвиженке, где он с «полным знанием дела» дискутировал с известным народником Василием Павловичем Воронцовым132.

«Волжанин» становился популярной личностью в узких марксистских кругах, где после «Друзей народа…» его авторитет был уже общепризнан. Среди заинтересовавшихся им была и Надежда Крупская, девушка на год его старше. «Увидала я ВИ лишь на масленице. На Охте у инженера Классона, одного из видных питерских марксистов, с которым я два года перед тем была в марксистском кружке, решено было устроить совещание некоторых питерских марксистов с приезжим волжанином. Для ради конспирации были устроены блины. На этом свидании, кроме ВИ, были: Классон, Я. П. Коробко, Серебровский, Ст. Ив. Радченко и другие; должны были прийти Потресов и Струве, но, кажется, не пришли… Речь шла о путях, какими надо идти. Общего языка как-то не находилось. Кто-то сказал – кажется, Шевлягин, – что очень важна вот работа в комитете грамотности. ВИ засмеялся, и как-то зло и сухо звучал его смех – я потом никогда не слышала от него такого смеха:

– Ну, что ж, кто хочет спасать отечество в комитете грамотности, что ж, мы не ме-шаем…

Подошел Классон и, взволнованный, пощипывая бороду, сказал:

– Ведь это черт знает, что он говорит.

– Что ж, – ответил Коробко, – он прав, какие мы революционеры…

Помню, когда мы возвращались, идя вдоль Невы с Охты домой, мне впервые рассказали о брате ВИ, бывшем народовольце…»133. Их встреча произошла, по версии Крупской, в конце февраля 1894 года. Историки утверждают, что годом позже, поскольку Классон в начале 1894-го находился в Германии.

Однако есть основания полагать, что на той встрече была еще одна девушка – Аполлинария Якубова и на нее первую Ульянов положил глаз. Она была подругой Крупской. Именно к ней якобы сватался Владимир Ульянов. Но Якубова предложение руки и сердца отвергла, предпочтя профессора Тахтерева, редактора левого журнала «Рабочая мысль». Позднее будут и переписка между Лениным и Якубовой, и встречи, в частности, в Лондоне, где она будет жить134.

Но Крупская сразу влюбилась в своего будущего мужа, хотя он поначалу и не отвечал ей взаимностью. Как вспоминала ее очень проницательная гимназическая подруга, а затем известная журналистка Ариадна Тыркова-Вильямс, она «по-прежнему жила с матерью на третьем дворе, в большом доме Дурдиных, на Знаменской. Жили все так же тихо, уютно, с лампадками, как будто по-старосветскому… Но за всем этим я чувствовала другую Надю. Она уже прокладывала путь к тому, что вскоре должно было стать смыслом, целью и, как это ни странно звучит для моей скромной Нади, роскошью ее жизни. Началось это с вечерних курсов для рабочих за заставой. Надя глухим, монотонным голосом рассказывала мне, как важно пробудить в рабочих классовое сознание. Я плохо понимала, что это значит. Но я видела, что от этих таинственных слов Надя расцветала… Уже не в Петербурге, а летом у них на даче, под Окуловкой, впервые услыхала я от Крупской имена Карла Маркса и Ульянова»135.