Катрин, похоже, сыта по горло наездниками, которым только и надо, что выдрессировать ее, а потом списать в резерв.

– Чтобы обидеть их, достаточно одного-единственного слова, нескольких секунд, одного глупого нетерпеливого удара хлыстом. А на то, чтобы вернуть себе их доверие, уходят годы. А иногда на это и жизни не хватит.

Удивительно, с каким равнодушием люди воспринимают любовь к себе, если она не входит в их планы. Эта любовь настолько тягостна для них, что они меняют дверные замки или уходят без предупреждения.

– А когда любит лошадь, Жанно… мы так же не заслуживаем их любви, как и любви женщин. Они более возвышенные создания, чем мы, мужчины. Когда они любят, то это – милость, потому что мы редко даем им повод любить нас. Я научился этой истине у твоей матери, и она, к сожалению, права.

И именно поэтому так больно. Когда женщины перестают любить, мужчины возвращаются назад в свою пустоту.

– Жанно, женщины любят в сто раз умнее, чем мужчины! Они никогда не любят мужчину только за его тело. Даже если оно им нравится, и очень нравится. – Жоакен блаженно вздохнул. – Женщины любят тебя за характер. За силу. За ум. За то, что ты можешь защитить ребенка. Потому что ты – хороший человек, с честью и достоинством. Они никогда не любят так глупо, как мужчины любят женщин. За то, что у тебя красивые ноги или что ты сногсшибательно выглядишь в костюме, так что твои подруги или коллеги завистливо кусают губы, когда она тебя с ними знакомит. Такие женщины тоже есть, но они существуют только для того, чтобы быть предостережением для других.

Мне нравятся ноги Катрин. Интересно, ей было бы приятно знакомить меня с подругами или коллегами? Достаточно ли я… умен для этого? И честен? Есть во мне что-нибудь, что ценят женщины?

– Лошадь просто восхищается всей твоей личностью.

– Лошадь? Почему лошадь? – искренне удивился Эгаре.

Он прослушал половину.

Тем временем они повернули за угол и опять оказались в нескольких метрах от игроков в петанк на берегу канала Урк.

Жоакена приветствовали пожатием руки, Жану пришлось довольствоваться кивками.

Он наблюдал, как его отец вышел на площадку и встал в круг для броска. Как он, присев на корточки, размахивал правой рукой, словно маятником.

Веселая ходячая бочка с рукой. Мне повезло с отцом, он всегда любил меня, хотя отцом был далеко не идеальным.

Стук металла о металл. Жоакен Эгаре умело выбил шар противника за линию аута.

Одобрительное бормотание.

Я готов сидеть здесь целый день и реветь без остановки. Почему у меня, идиота, больше нет друзей? Может, я испугался, что они в один прекрасный день тоже уйдут? Как ушел мой лучший друг Виджайя? Или что они будут смеяться, что я так и не переболел Манон?

Он посмотрел на отца и уже хотел сказать ему: «А ты нравился Манон. Помнишь Манон?»

Но отец опередил его.

– Жанно, передай матери… – сказал он. – Ну, в общем… скажи ей, что лучше ее никого нет. И не было.

В его глазах мелькнуло сожаление о том, что любовь не мешает одному супругу пригвоздить к стене другого за то, что тот его жутко раздражает.

Катрин осмотрела его барабулек, свежую зелень, сливки от широкобедрых нормандских коров, потом показала свои припасы – несколько небольших молодых картофелин, сыр, душистые груши и вино – и спросила:

– Как вы думаете, можно из всего этого что-нибудь приготовить?

– Можно. Но только не одновременно, а последовательно, – ответил он.

– Я целый день радовалась этому ужину, – призналась она. – И немного боялась. А вы?

– Наоборот, – ответил он. – Я очень боялся и немного радовался. Я должен перед вами извиниться.

– Нет, не должны. Вы сейчас боретесь с какой-то болью, и вам совсем необязательно делать вид, что это не так.

С этими словами она бросила ему вместо фартука серо-синее клетчатое полотенце. На ней было голубое летнее платье с красным поясом, за который она тоже заткнула такой же «фартук». Сегодня он успел заметить, что светлые волосы у нее на висках серебрились на солнце, а во взгляде уже не было ни ужаса, ни растерянности.

Вскоре под кастрюлями и разнокалиберными сковородками уже шипело голубое пламя, тихо булькал сливочный соус с белым вином и луком-шалотом, а в тяжелой сковороде покрывался нежным румянцем картофель в оливковом масле с розмарином и солью. Окна запотели.

Они беседовали так непринужденно, как будто знали друг друга много лет. О Карле Бруни[18], о морских коньках, самцы которых вынашивают потомство в кармане на брюшке. О моде на соль с разными вкусовыми добавками. И разумеется, о соседях.

Темы, серьезные и легкие, приходили сами собой между вином и рыбой, за совместными кулинарными манипуляциями. Эгаре казалось, что они с Катрин фраза за фразой открывают свое внутреннее родство.

Он делал соус, Катрин жарила в этом соусе рыбу. Ели они прямо из сковородок, стоя, поскольку у Катрин был всего один стул.

Она налила вина, легкого желтого тапи из Гаскони. И он действительно пил! Осторожными глотками.

Это было самое удивительное в его первом с 1992 года рандеву: едва переступив порог квартиры Катрин, он ощутил непривычное чувство безопасности, окутавшее его, словно облако. Все опасные, болезненные мысли, обычно кружившие на периферии его сознания, сюда не проникали. Они как будто остались за некой прозрачной волшебной стеной.

– Чем вы сейчас живете? Чем занимаетесь? – спросил в какой-то момент Эгаре, когда они уже поговорили обо всем на свете, вплоть до портных президентов.

– Я? Поисками, – ответила она, потянувшись за куском багета. – Я ищу себя. До… до того, что со мной произошло, я была ассистенткой, секретаршей, пиар-менеджером и почитательницей своего мужа. Сейчас я ищу то, что умела до встречи с ним. Точнее, ставлю опыты, пытаясь понять, остались ли еще какие-то навыки. Вот этим я и занимаюсь. Опытами.

Она принялась выскребать мякиш из багета и мять его тонкими пальцами, стараясь придать ему какую-то форму.

Эгаре читал Катрин, как книгу. Она не противилась, предоставив ему свободно листать повесть ее души, вглядываться в перипетии ее истории.

– Я себя сегодня чувствую, как будто мне не сорок восемь лет, а восемь. В детстве я ненавидела, когда меня игнорировали. И в то же время, когда кто-нибудь проявлял ко мне интерес, сразу терялась. К тому же этот интерес должны были проявлять не все подряд, а только те, кто был мне нужен: богатая девочка с гладкими волосами, с которой я хотела подружиться, добрый учитель, который должен был обратить внимание на то, с какой скромностью я делюсь своими обширными познаниями. И моя мать. Ах, моя мать… – Катрин замолчала. Пальцы ее продолжали лепить что-то из хлебного мякиша. – Мне всегда было необходимо внимание как раз самых больших эгоистов. Остальные мне были безразличны: мой отец, толстая, вечно потная Ольга с первого этажа. Хотя они были очень даже милы. Но когда я нравилась «милым» людям, мне было как-то неловко. Глупо, правда? И вот такой вот глупой девчонкой я была и в замужестве. Я хотела, чтобы на меня обратил внимание мой муж, этот идиот, а всех остальных я в упор не видела. Но теперь я созрела для того, чтобы изменить это. Передайте мне, пожалуйста, перец.