И наконец, на крайнем западе Ваханского коридора, где он «распахивается» и «вливается» в Бадахшан, самую северную провинцию Афганистана, обитает третья группа. Как и вахи, это племя этнически близко к таджикам, но их верования отличаются – в большинстве своем они весьма консервативные сунниты. Их языки, таджикский и дари, относятся к иранской группе и родственны фарси.

Когда Сарфраз заметил, что я пытаюсь уложить в голове и запомнить все упоминаемые им факты, он вырвал листок из блокнота и заявил, что нарисует схему, которая поможет мне во всем разобраться.

«В Афганистане, как и везде, отношения гораздо важнее, чем географические и этнографические подробности, – сказал он. – Если хочешь понять, как обстоят дела в Вахане, точное расположение деревень, рек и дорог не столь принципиально. Нужно знать, кто кому подчиняется и как люди связаны друг с другом. Стоит разобраться, в чьих руках власть, как все встает на свои места».

С этими словами он нарисовал три кружка – один в центре и два по бокам. Правый (восток) обозначал киргизов. В кружок было вписано имя «Абдул Рашид Хан». Это был вождь общины, отказавшейся участвовать в Последнем исходе в Турцию в 1982 году. Он с небольшой группой сторонников предпочел остаться в горах Малого Памира. Кружок в центре соответствовал племени вахи, а их предводителя звали Шах Исмаил Хан. Его штаб-квартирой была деревня Калаи-Пяндж в самой середине Коридора. Шах Исмаил подчинялся напрямую Ага Хану, верховному лидеру исмаилитов. В левый кружок (таджики) было вписано имя Садхар Хана, командира моджахедов, который десять лет провел в сражениях с советскими войсками и еще пять – в борьбе с талибами.

«Власть здесь перетекает с запада на восток, – заключил Сарфраз. – У таджиков больше денег, чем у вахи, а те, в свою очередь, собирают более богатые урожаи, чем киргизы».

Но при этом киргизы владеют самыми многочисленными в регионе стадами овец и яков, чью шерсть потребляет все население Вахана. Хотя Садхар Хан формально является самой влиятельной персоной, во всех гражданских делах свое слово также имеют и Шах Исмаил и Абдул Рашид. У каждого из них своя сфера влияния и каждый является своего рода главнокомандующим. Ничто в Коридоре не происходит вез ведома этих трех «авторитетов». Ничто не сладится без их благословения.

Когда Сарфраз закончил рисовать эту схему, он завел разговор о том, что интересует его больше, чем все человеческие взаимоотношения: «А теперь поговорим о лошадях, – заявил он, заметно оживившись. – Потому что для жителей Вахана это важнее всего». После этого он до самой зари говорил о самом главном – красоте коней, о том, как умение управляться с ними повышает твой статус, о том, насколько значимы жестокие игры, популярные в этом регионе, – они способны продемонстрировать смелость и ловкость мужчины. Уже почти рассвело, когда он закончил свой рассказ. Перед уходом Сарфраз предложил: «Если ты действительно интересуешься Ваханом, давай я завтра отвезу тебя к Иршадскому перевалу, чтобы ты своими глазами увидел дорогу, ведущую туда». Затем он пожелал мне спокойной ночи и ушел домой.

Это была первая из долгих бесед, которые мы потом нередко вели с Сарфразом. Тогда, полагаю, он принял меня не более (но и не менее), чем за чудака американца, ищущего приключений. Ситуация сулила возможность заработать. Однако я увидел в нем энергию, энтузиазм и страсть. Такая личность могла понять наш подход к работе, предполагающий движение от периферии к центру. Наша философия была созвучна ее натуре. Также я осознавал, что передо мной гордый, неординарный, очень хорошо знающий местную специфику человек, который, похоже, относится к жизни как к нескончаемой игре в бузкаши. Короче говоря, я распознал в нем черты, не столько схожие с моими, сколько дополняющие их. Но ни я, ни Сарфраз Хан тогда еще не понимали, как мы подходим друг другу и как нужны один другому.

Тем снежным вечером в Зуудхзане началась наша дружба, ставшая впоследствии одним из самых ценных приобретений в моей жизни.

* * *

На следующий день после того, как старейшины деревни показали мне водопровод и гидрогенератор, которые спонсировал ИЦА, мы с Сарфразом сели в его вишневый «Лендкрузер» и поехали на север. Дорога была ужасной – покрытой смесью льда, грязи и булыжников. Мы направились к Баба Гунди Зиарат – небольшому восьмигранному святилищу на самом севере пакистанской границы.

Расстояние в 25 километров мы преодолевали целый час. Пейзаж был унылым и напоминал лунный ландшафт: голые холмы, ни единого дерева, кругом лишь огромные валуны и обломки скал. Неприветливая погода соответствовала суровому облику долины Чарпурсон (в переводе с языка вахи это название означает «пустынное место») – снег сменялся ледяным дождем, который шел почти параллельно земле из-за резких порывов холодного ветра с Гиндукуша.

Когда мы подъезжали к святилищу, то заметили, как пять конных пастухов гонят стадо из примерно двадцати яков. Видимо, это были киргизы, последний раз в преддверии долгой зимы перешедшие через Иршадский перевал и пригнавшие скот на продажу.

Сарфраз был знаком с пастухами, так что мы остановились, поприветствовали друг друга, а затем расстелили прямо на мокрой земле одеяло из шерсти яков и уселись пить соленый чай. И тут из-за поворота показался отряд из четырнадцати всадников-киргизов, посланных Абдул Рашид Ханом, чтобы отыскать меня. Они с шумом приближались к нам со стороны Иршадской тропы.

Их предводитель, Рошан Хан, был старшим сыном Абдул Рашид Хана. Обменявшись с приехавшими традиционными любезностями, Сарфраз полез в багажник машины, вытащил оттуда сорок мешков муки и подарил их киргизам. Это был заранее подготовленный подарок к грядущему празднику Ид (Ид уль-фитр, он же Рамадан, или Курбан-байрам. – Ред.) – одному из двух самых главных в исламском календаре. После этого мы в сопровождении всадников отправились в Зуудхан.

Мы вернулись в деревню ранним вечером и остановились в доме Сарфраз Хана. Это была обычная саманная сакля. Киргизы спешились и привязали лошадей, а хозяин тем временем выбрал жирного маи (барана), мягким движением уложил его головой на юго-запад – в сторону Мекки, – быстро произнес благословение и полоснул ножом по горлу животного. Когда кровь стекла, жена хозяина Биби Нума сняла шкуру, разделала тушу и занялась приготовлением ужина.

Ближе к ночи около сорока человек собрались в доме Сарфраза. Они расселись в единственной комнате размером пять на шесть метров, прислонившись спиной к закопченным стенам. Киргизы уселись, скрестив ноги, в своих огромных сапогах, из-за голенищ которых они вытащили ножи, которые послужат им столовыми приборами во время трапезы.

Обычно сидеть в обуви в доме считается неприличным, но Сарфраз сделал исключение для своих гостей. Если бы киргизы сняли сапоги, их ноги быстро бы отекли – такова реакция организма на длительное путешествие по высокогорью. Через несколько часов они просто не смогли бы надеть обувь.

Почти вся баранина была сварена в огромной кастрюле, а остальное обжарили на сковородке. Самым большим деликатесом считается думба – разваренное курдючное сало. Его поставили на блюде в самом центре комнаты, где оно возвышалось, как желеобразный золотистый десерт. Киргизы поглотили все яства с жадностью людей, которые несколько дней питались дождевой водой и жевательным табаком. Они пригоршнями зачерпывали жир, срезали мясо с костей ножами и, причмокивая, обсасывали кости. Съедено было абсолютно все: голова, семенники, глаза. И когда пиршество окончилось, мужчины тщательно вытерли испачканные жиром руки о собственные лица, волосы, бороды.