гордился! Он выше меня ростом! Настоящий красавец, не то что отец. Да и дети должны быть лучше отцов, обязаны. Оксана предостерегала, сглазишь, не надо так его нахваливать. А сама тоже считала его лучшим.

И все равно он оставался сыном везде. Мы часто пересекались по службе. Я занимался Фалангой, он занимался Фалангой. В богом забытых отелях, раскиданных по миру, я покупал выпечку, сладости, вкусняшки, как будто ему было 10, а не 25.

Он приносил виски, текилу, ром. Папа, ты пробовал настоящий ром? Не гаванский, конечно, но австралийский! Мы пили из бокалов из толстого стекла, меня развозило, и я начинал учить его жизни. Он только слушал и улыбался, мой умница-сын, прошедший через африканский ад. Слушал меня, бумажного червя, и только улыбался, показывая мамины ямочки на розовых по-подростковому щеках.

Чему я мог его научить? Как запросами довести человека до безумия? Как раскрыть дело, не выходя из кабинета? Бумажки, принтеры, скрепки. Уже потом, после Багдада, окольными путями до меня дошли слухи, через что пришлось пройти молодому офицеру ГРУ.

Рассказывать и учить меня должен был он, а не наоборот. Я ничего этого не видел, не желал видеть. Передо мной была парадная картинка, молодой успешный офицер. И я бахвалился этим, раздавался словно мыльный пузырь, я был слеп. Не видел какими немыслимыми трудами даются ему его успехи на службе. Через какие пот и кровь идет по жизни мой единственный сын. Это я понял уже потом, в пустой квартире, из которой после Багдада ушла Оксана. Не смогла видеть меня, и я ее не винил, ведь я все время напоминал ей о Сашке. Была бы возможность, я бы сам от себя ушел. Но не смог этого сделать, пока Жуст оставался на белом свете. Жуст спас меня, убив перед этим в Багдаде.

Багдад…  Ресторан Садж Альриф. 62 стрит.

Это была очередная наша встреча там. Я был осторожен. Мне так казалось. И следствие потом придерживалось той же версии. Но плевать я хотел на следствие. Потный следователь. Бумажки, скрепки. Мне хотелось крикнуть, я знаю все про нашу дурацкую работу. Ты будешь заполнять графы, ставить даты, и все это понапрасну, потому что не может вернуть мне сына. Для этого нужно чудо. А какое чудо может сотворить потеющий клерк, перебирающий никчемные бесполезные бумажки?

Мы посидели недолго в ресторанчике Садж Альриф на 62 стрит. Пробовали халяльную еду. Сашка спешил, выскочил всего на полчаса. Думаю, спешка его и погубила. Ведь если не выследили меня, то значит следили за ним. Да и какая разница? На встречу вытащил его я, я всегда был инициатором, хвалился, не мог натешить свое самолюбие. Было еще одно. Мне всегда казалось, что он в большей безопасности, когда я рядом. Обычный отцовский эгоизм, за который я заплатил неподъемную цену.

Сашка уехал на такси. Я следом на двухэтажном городском автобусе. Я помню, как рухнула моя жизнь. Это случилось в ясный солнечный день в Багдаде. Расслабленный и счастливый я смотрел из окна на улицы, полные народа, на зазывающие вывески ресторанов и магазинов. И дурацкая улыбка еще была на лице, когда на перекрестке водитель замедлил ход и как ни в чем не бывало, как будто это приходилось делать ему каждый день стал объезжать перевернутую на бок «Волгу» с выломанными покореженными дверцами. Рядом на плавящемся от жары затоптанном заезженном грязном асфальте лежал мертвый Сашка. Он был в белых парусиновых брюках и белой майке, я еще подумал, ведь он запачкает их. Арабы гортанно выкрикивали, указывая на аварию, а я проехал мимо, даже не шелохнувшись, ничем себя не выдав, не завопил, хотя все внутри вопило на все лады, не тормознул этот нарядный красавец автобус, не выбежал. Потому что было нельзя.

3. Святой

Атрани. Италия. 1 год БК.

— Жулик! Отморозок! Порка мадонна! — Алозио, сидя на обочине, скребет огромные словно лапти, босые ступни.

Потом надевает на них слоновьего размера ботинки. Блаженный, как и положено блаженному, несуразно большой, непропорциональный. Длинный, тощий, при том огромные ступни и ладони с пальцами толщиной в сосиску. Если смотреть издали, то он и летом носит пухлые варежки. Это не варежки. Ладони.

Алоизо меня ненавидит, но без меня не может существовать. Я не знаю, откуда он взялся. По ощущениям-был всегда. Ощущениям я не верю давно.

— Зачем мы идет в Атрани? — Алозио маячит впереди, злобно оглядывается. — Жарко!

— В аду жарче! — хриплю я.

— Ага, ты же там бывал!

Городок небольшой, 1000 жителей, расположен на вырубленных в скалах живописных террасах.

— Что мы здесь ищем?

Алозио давно узурпировал право говорить от нас обоих. Он меня веселит, и я его терплю.

Мы идем по центральной улице, когда меня приспичивает. Люблю такие моменты. Подхожу к краю, отделенному декоративной оградой от зияющей пропасти. Под нами 30-ти метровая арка. Внизу столики летнего кафе, но сейчас никого. Жара. Время гуляния лишь безумцев.

Распахиваю рубище и пускаю вниз веселую струю.

— Пусть торжествует жизнь! Алозио, ссы в одно море!

Он отворачивается и плюётся:

— Ну скажите, что не с идиотом имеете дело!

По дороге катит красный микроавтобус без верха. Внутри нет туристов, один парнишка водитель.

Я выхожу перед ним, отряхивая рубище.

Автобус предостерегающе гудит. Подозреваю, что ему трудно сразу остановиться на крутом спуске. Но ничего не могу поделать.

— Ты что сдурел, старый? — парнишка размахивает руками, я молчу.

В разговор с охотой встревает Алозио.

— Знаете, почему ему нельзя обувь носить? Он хитрый. Он ногами чует радиацию. Мы так полстраны обошли, и нигде дозу не словили! Он жулик!

— Вы кто такие, придурки? — кричит парнишка. — Если не местные, я вам с огромным удовольствием разобью морды.

— Меня зовут Лука, — говорю я.

Эффект меняется раз от раза. Еще месяц назад меня начинали пинать, даже не дослушав. Полмесяца назад - пинали дослушав. Неделю - пинали через раз. Сейчас реакция предсказуема.

— Что? Тот самый? — нерешительно лепечет парнишка.

— А ты переедь мошенника, вот увидишь, он не воскреснет! — посоветовал Алозио.

— Ну вас на хер! — парнишка, не имея возможности развернуться на узкой улочке долго едет задним ходим, где-то там на площади разворачивается и уезжает от греха подальше.

— Правильно-от греха подальше, потому что ты грех! — Алозио в отличие от меня одет в затасканный до неузнаваемости спортивный костюм с полосками, когда-то белыми, теперь цветными.

Он достает из кармана захватанную общую тетрадь и огрызок карандаша.

— Всю правду про тебя напишу, урод! — угрожает он.

— И что ты там пишешь? — спрашиваю.