Легкое дуновение летнего теплого ветра коснулось моего лица – нежно, как мягкая кисть касается холста. Луч яркого солнца падал откуда-то сбоку, заставлял жмуриться. Ветерок подул снова, сильнее, и, видимо, принес с собой сорванную с ветвей паутину, потому что кроме прикосновения ветра что-то раздражающе защекотало мне лоб, щеки, потом настырно полезло в ноздри, так что я едва не чихнул, замотал головой и проснулся.

Яна, по-детски приоткрыв рот, низко нагнулась к моему лицу и старательно щекотала нос кончиками волос. Она сидела на мне верхом, подол сарафана задрался, и белые гладкие коленки блестели в лучах солнца, пробивающихся сквозь тонкие прорехи простыни на окне. Увидев, что я проснулся, она еще раз дунула мне в лицо, рассмеялась тихонько, выпрямилась, хлопнула ладошкой по груди и сказала:

– Вставай, Адамов! Нас ждут великие дела!

Я проворчал что-то в ответ и с трудом повернул голову. От лежания на тонком матрасе, брошенном на пол у окна, затекли спина и шея. В комнате было светло и как-то особенно, по-утреннему чисто и весело. Савва, уже одетый и немного взъерошенный после сна, сидел у стола и с аппетитом уминал кусок пирога.

– Доброго утра, Савва Гаврилович, – сказал я.

Он попытался ответить с набитым ртом, чуть не подавился, и помахал мне рукой.

Яна легко поднялась, отошла и присела на краешек аккуратно застеленной раскладушки. Я тоже сел, не без труда заставив работать забитые мышцы, и с силой потер лицо ладонями. Голова чуть гудела от хаоса обрывков перепутанных сновидений: миры Иных за пределами Космоса, гладкие и оранжевые, как апельсины, висящие в пустой черноте; всемогущий искусственный интеллект, не то инопланетяне, не то созданные этим интеллектом какие-то роботы, динозавры, потоп, шеда Иф Штеллай, шахматы, постоянно меняющаяся исполинская сеть предопределений, Полигон, кварки, реинкарнация, привидения, струны – и тут я вспомнил, что это не сон.

Я знал теперь все.

Вам кажется странным, что это никак меня не изменило? Но ничего удивительного: Вы вот тоже прочитали мою тетрадь, и как – сильно это на Вас повлияло? Чувствуете переворот в сознании, желание поменять жизнь? Уверен, что нет. Потому что Бог, Апокалипсис, Эксперимент, Любовь, Полигон, Страшный суд, элохимы и шеды – это все вилами по воде писано, а вот с тем, что завтра утром на работу, не поспоришь.

Одно из главных преимуществ человека как вида – высокая адаптивность к изменяющимся условиям, искусство приспособления, а в особенности – изящного игнорирования: если новое знание угрожает смутить наш покой, изменить привычную картину мира и нарушить комфортный уклад жизни, мы обычно делаем вид, что ничего не произошло. Тысячелетиями настроенный на выживание здесь и сейчас мозг предпочитает решать проблемы по мере их поступления. А у меня этих проблем было сейчас предостаточно. Савва трескает вчерашние пироги, которые напекла тетя Женя, Яна причесывается, сидя на раскладушке и глядя в маленькое зеркальце в пластмассовой розовой оправе – и с ними нужно что-то решать, прятать, помогать уйти за границу, меня самого уже наверняка хватились на работе и скоро начнут искать, о чем лучше даже не думать, а еще очень хочется в туалет и курить. Тут, знаете ли, не до космологии и философии.

Бурный поток с хриплым ревом исторгся из покрытого крупной холодной испариной чугунного сливного бачка. Я кое-как умылся под краном над пожелтевшей железной раковиной и пригладил мокрыми руками волосы, глядя в треснувшее помутневшее зеркало.

Из кухни доносилось бормотание радио, шум воды, клокотание закипающего чайника, и низкий мясистый бас выводил негромко:

– А белла чао…белла чао…белла, чао, чао, чао…

Я узнал, улыбнулся и заглянул в дверь.

Тетя Женя стояла у раковины и чистила картошку; дядя Яша сидел за столом в линялой голубой майке и, водрузив на кончик бугристого носа старые очки в массивной пластмассовой оправе, подтянутой синей изолентой, читал “Ленинградскую правду”, и гудел вполголоса:

– Я на рассвете…уйду с отрядом…гарибальдийских партизан…

Он увидел меня, хотел было обрадоваться, но потом вспомнил, покосился неодобрительно и спросил:

– Что, проснулся, подпольщик?

– Яша! – укоризненно отозвалась тетя Женя и повернулась ко мне. – Доброго утра, Витюша!

– Доброе утро! – ответил я. – Тетя Женя, можно мне кипяточку?

Мне собрали и кипяточку, и три чашки, и заварки в маленьком чайнике, и сахара, и даже пару бутербродов с баклажанной икрой и несколько конфет “Коровка”, от которых я неубедительно попытался отказаться. Дядя Яша налил себе чаю в большую кружку с олимпийским медведем, снова уселся и демонстративно прикрылся газетой. Я в два приема отнес все в комнату, потом, крадучись, снова вышел в коридор и приоткрыл дверь кладовки. В углу между мешком проросшей картошки и пухлыми пачками старых газет, перевязанных бумажной веревкой, нашлось зеленое эмалированное ведро с крышкой. Как раз то, что нужно.

Я с грохотом поставил его посреди комнаты и сказал:

– Вот.

Савва и Яна уставились на ведро, а потом перевели на меня недоуменные взгляды.

– Это что?

– Атрибут нелегального положения. По квартире вам днем ходить нельзя, только ночью, да и то нежелательно. Так что, если приспичит…Тут и крышечка есть.

Савва пожал плечами и ничего не сказал.

Мы молча выпили чай, а потом Яна сообщила:

– Сегодня Савва останется здесь, а нам вдвоем нужно будет кое-куда съездить.

– Не уверен, что идея хорошая.

– У тебя есть получше? Нужно же что-то предпринимать, чтобы вытащить нас из этой ситуации.

Я хотел было прокомментировать “нас”, но сдержался.

– Не волнуйся, – успокоила Яна. – Риски есть, конечно, но не так, чтобы очень большие. Шедам еще день-два будут готовить новые тела. Насколько я знаю Штеллай, первое попавшееся она не схватит, подождет, пока сделают на заказ. Ей торопиться некуда, она уверена, что мы в западне: внутри Полигона нас преследуют люди, а если я применю специальные средства, то сразу же засекут шеды. Так что на сегодняшний день с их стороны серьезной опасности нет. Комитетские и твои коллеги ищут двоих, а на Савву ты не похож. Даже если вдруг опознают, скажешь, что задержал меня и ведешь в отделение. Хорошо я придумала?

Придумка была шита белыми нитками, но других вариантов все равно не было.

Яна попросила меня подождать на улице – ей нужно было еще о чем-то перемолвиться с Саввой. Я отдал ключи и вышел во двор.

Было начало одиннадцатого, накатывался душный жар, прозрачная свежесть лазури затянулась дымным и сизым, и поскучневшее небо стало похоже на человека, который только что пришел на работу, а уже очень устал.

Я присел на скамейку под тополем и достал сигареты. Табачный дым был горьким и неприятным. Под рубашку лез колючий горячий воздух. Дурацкий значок – красноглазый железный волчонок, защита от пеленга злокозненных шедов – оттягивал тонкую ткань. Я курил и думал – и уж точно не о превратностях Эксперимента или замысле Ветхого Днями. Прикидывал так и этак, и решил, что до завтрашнего утра, а может, и вечера, никто всерьез искать меня не станет, просто чтобы не поднимать раньше, чем надо, волну и не тревожить начальство. Будут надеяться, что я загулял или запил от потрясений. Хотя родителям, конечно, уже позвонили.