Я встала на час раньше, чем обычно, чтобы сделать одно очень важное упражнение. Поскольку сегодня — тридцатая годовщина окончания съемок «Изгоняющего дьявола», я решила смотаться на угол Проспект и М-стрит и побегать по крутой внешней лестнице, прославившейся благодаря этому фильму. Сама я никогда не смотрела «Изгоняющего дьявола» и не собираюсь смотреть, потому что фильмы ужасов — не для меня и мои попытки закалить дух всегда заканчивались плачевно.

Когда соседки по комнате в колледже уговорили меня посмотреть «Сияние», я продержалась пятнадцать минут. К тому же мне пришлось распрощаться со свободой, потому что следующие три месяца я просто не могла оставаться одна. Намного позже до меня дошло, — а не в этом ли заключался их план?

Но я понимала, какое влияние на мировую культуру оказал «Изгоняющий дьявола», и считала, что годовщину его съемок нужно отметить. Кроме того, я надеялась, что, если несколько раз пробегу вверх-вниз по лестнице, это компенсирует недели далеко не здорового образа жизни и моментально вернет мне стройность.

Семьдесят пять ступенек — это очень много. По какой-то дьявольской причине, потея на лестнице, я вспоминала свои предыдущие романы. Большинство — неудачные. Серьезных было не так уж и много — только три продлились больше двух месяцев. Слава богу, что они все закончились, но меня мучила масса нерешенных вопросов.

Равно как и кошмарных мгновений. Во время второго захода на лестницу я со стыдом вспоминала телефонную охоту на Джейсона Шэмберса, симпатичного консультанта, с которым меня познакомила подруга матери, когда я только переехала в Вашингтон. Мы пообедали и договорились сходить на выходных в кино; воздух был полон любовных флюидов. Я не могла поверить в удачу: едва переехав в Вашингтон и никого в нем не зная, уже собираюсь на свидание с чертовски сексуальным аборигеном.

Он сказал, что позвонит в субботу утром. Но так и не позвонил. К шести вечера я решила, что единственно разумный план действий — начать звонить ему и бросать трубку, когда включится автоответчик. Когда он наконец позвонил в десять утра на следующий день, то сказал, что на его определителе — шестьдесят два звонка с моего номера, и спросил, все ли хорошо.

Нет, конечно, нет. Я сделала вид, что страшно удивилась и несколько ужасных минут размышляла вслух, в чем причина столь странного явления — возможно, дело в каком-нибудь замыкании? Я призналась, что звонила один раз, прежде чем выйти из дома, уточнить насчет кино, не более того. И уж никак не шестьдесят два раза — боже, он, наверное, подумал, что я рехнулась! Но теперь он знает, что свихнулась не я, а телефон, и… о ужас, вы посмотрите, сколько времени, мне правда пора бежать.

Он вежливо подыграл мне, и мы договорились сходить в кино в другой раз. Но он предложил мне самой позвонить ему, а я так задыхалась от стыда, что не нашла в себе сил хоть попытаться снова разжечь его интерес.

Почему распространенность определителей номера оказалась для меня такой неожиданностью? Этот вопрос терзал меня до сих пор.

Я очень старалась забыть этот случай. К несчастью, первые три цифры его телефона (который я, разумеется, запомнила в тот роковой вечер) совпадали с домашним номером Лизы, потому я все время боялась случайно позвонить ему и напомнить о себе.

Я пыхтела, прыгая по ступенькам, мучительно вспоминала этот постыдный эпизод и перебирала длинный список оплошностей на свиданиях и любовных промахов, отчего они еще ярче и сильнее пламенели в моей памяти.

Наконец, после кошмарного четвертого захода, я внезапно сообразила, что последние полчаса изгоняла своих дьяволов. Странная ирония судьбы, учитывая, где я нахожусь. Задыхаясь, я потащилась домой, чувствуя себя так, словно упустила счастливую возможность.

В офисе, три кружки кофе спустя, я решила, что жестокое прошлое было лишь прологом к удивительным отношениям, которые вот-вот начнутся у нас с Аароном. Ошибки сделали меня сильнее и мудрее, и я, разумеется, никогда их не повторю. Я во многом стала другим человеком — уверенным, серьезным и решительным. Во всяком случае, по сравнению с той Сэмми, которая только-только переехала в Вашингтон.

Может, помог разбор полетов, а может — огромное количество кофеина в крови, но день оказался на редкость продуктивным. В основном я готовила открытые заседания, которые Р.Г. проведет по всему Огайо в конце августа, во время сенатских каникул.

Открытые заседания — это большие регламентированные собрания, площадки для диалога между Р.Г. и его избирателями. Кто угодно может прийти и задать вопрос или высказать свое мнение. Р.Г. часами разговаривает с людьми.

Я люблю открытые заседания, и не только потому, что Р.Г. на них особенно хорош. Для меня это праздники ответственности и общения (пусть иногда скучные и утомительные). Главная связь представительной демократии — связь между избираемым и избирателями, и странно, что большинство сенаторов не проводят подобных заседаний.

В августовском турне Р.Г. собирался в основном сосредоточиться на вопросах здравоохранения, поэтому я отправлюсь с ним. Конечно, я хотела, чтобы все прошло гладко, поэтому с головой погрузилась в планирование. Надо было выбрать места, арендовать транспорт, собрать информацию, кратко перевести законы на человеческий язык, и много чего еще.

Среда прошла в таком же лихорадочном тумане, а четверг настал раньше, чем я о нем вспомнила. В половине шестого утра меня разбудила мама: она позвонила узнать, все ли хорошо, потому что ей сейчас приснилось, будто меня раздавила гигантская скрепка для бумаг.

Обычно мама не придает большого значения снам, поэтому ее звонок меня удивил. Пока она расписывала, как скрепка свалилась с предрассветного неба, я слушала в трубке «Желтую подводную лодку» и размышляла, поставила она компакт-диск на повтор, как обычно, или нет. В шестидесятых, в Беркли, мама была не только студентом-политологом, но и фанаткой английских рок-групп. Она с радостью раскрыла объятия британскому вторжению и особенно полюбила «Битлз», «Роллинг Стоунз» и «Ху». По ее мнению, музыка, рожденная на туманном Альбионе, превосходит все, что могли выдавить из себя Штаты. Когда ей было чуть за двадцать, она организовала ряд фан-клубов, уговорила папу отрастить волосы и придала британский акцент своему среднезападному выговору.

Закончив аспирантуру, мама отказалась от работы в Стэнфорде и поселилась с моим отцом в Огайо, где он модернизировал молочную ферму, которая уже много поколений принадлежала его семье. На этой процветающей новой ферме мать привила мне особую любовь к служению обществу, хотя сама с удовольствием преподавала в местном колледже.

И время от времени напоминала, что она не только профессор политологии, но и хроническая англофилка. Например, часами смотрела «Би-би-си» или сообщала, что кто-то «ходил на бровях», и это означало, что он был скорее пьян, чем зол. Хотя, как правило, имели место оба варианта.

Когда она поведала мне свой тревожный сон до конца, я заверила ее, что меня не раздавило, и пообещала перезвонить. А затем решила использовать неожиданно свалившийся лишний час, чтобы стать неотразимой, поскольку была уверена, что встречу Аарона сразу после работы.