Вот так — пусть ненадолго, это не важно — мои усилия и мои страдания вдруг оказались оправданы. С этого дня я не верю, что можно сказать, что ты любил женщину, если не дошел ради нее до унижения и жертвы. И счастье никогда не достается даром.

Самое ужасное ее исчезновение, самое безрассудное и самое парадоксальное, случилось во время путешествия в Японию, нашего первого путешествия за границу. Мы готовились к нему с таким волнением, особенно я. Я проводил Легацию в мэрию шестого квартала, когда она должна была забрать свой паспорт — ей не хотелось идти туда одной. К счастью, стоящая перед нами в очереди молодая девушка с Мартиники, разбитная и острая на язык, развлекла нас забавными рассказами и экзотичными подробностями: Лэ была очарована, они подружились.

Само путешествие началось плохо: рейс задержали из-за грозы. Потом в первые три четверти часа полета мы попали в такую тряску, в какой я не бывал никогда в жизни (разве что, может быть, в испанском самолетике над Пиренеями, когда мы летели из Сен-Себастьена в Барселону, я был тогда подростком). А сейчас мы сидели в «Боинге-747». Бесчинства бури выражались не в простой тряске и даже не в резких коротких спусках, как на ярмарочных американских горках, — это была сильная и равномерная бортовая качка. Ну и перетрусили же мы! Моя юная спутница, насколько я знаю, впервые летела самолетом. Что за боевое крещение! Тогда требовалось более двенадцати часов, чтобы долететь до Токио, даже через Сибирь. По прибытии к подруге моей было не подступиться. Она побледнела и замкнулась в молчании, которого не нарушила, даже когда таможенник спросил ее в аэропорту Нарита: «Синкоку суру моно ва ари-масенка?» Что значит — я еще припоминаю несколько фраз! — «У вас есть, что предъявить?» Неужели от усталости так побледнела ее кожа мулатки? Он принял ее за японку!

Но на этом наши мучения не кончились. Рейсовый автобус, который ходит от Нарита до терминала Хакосаки, как и все легковые и грузовые автомобили, которые днем или ночью пытаются въехать в Токио или выехать оттуда, застрял в гигантской пробке. Чтобы проехать семьдесят километров, нам понадобилось четыре часа!

Когда мы ехали в такси в гостиницу, моя спутница, обнаруживая зажигающиеся и мигающие в сумерках вывески или красные огоньки на крышах небоскребов, похожие на сигналы, адресованные инопланетянам, не разжимая еще губ, по крайней мере показала, к счастью, растущий интерес и даже радость. Я не терял надежду все же доставить тот восторг, который рассчитывал ей подарить. Вдруг я решил — пойти с козыря, и вместо хорошей, но не более того, гостиницы рядом с императорским парком, которую первоначально указал шоферу, я заставил его свернуть в квартал Синдзуку к Кейо Плаза, одному из самых роскошных отелей Токио. Небо услышало мои молитвы — там еще оставалась прекрасная свободная спальня, только на одну ночь. Было около восьми часов вечера по токийскому времени, мы давно не спали, было бы разумно лечь, чтобы наверстать разницу во времени, но после душа, который моя спутница приняла, насвистывая, она, не говоря ни слова, начала облачаться в самый свой изысканный туалет, и я понял, что придется выйти в свет. Я пошел на это охотно. Я привел ее к вокзалу Синдзуку, где в этот час толкается самая плотная и самая деловитая в мире толпа. Она, казалось, была в восторге от всех этих людей — мужчин в галстуках, подростков в джинсах и кроссовках, молодых женщин в светлых платьях, которые почти бегом пересекали во всех направлениях это огромное подземное пространство, не сталкиваясь друг с другом. И она приняла с улыбкой и нежным пожатием руки мое предложение пройти к «Люмину», гипер-маркету, нафаршированному маленькими ресторанчиками, и что-нибудь выпить. На первом этаже мы нашли кафе во французском стиле, «Кафе де Пари». Только мы успели устроиться — сюрприз: официантка, машинально ответившая с ужасным акцентом «Касикомари мастита!» (Одну минутку!) на мой заказ, была не кто иная, как девушка с Мартиники, встреченная накануне. Оживленный обмен любезностями: моя ликующая подруга даже осмелилась произнести несколько слов по-креольски. Она почти не знала этот язык — тогда она еще ни разу не была на Антильских островах, и поэтому я не мог не воспринять эту лингвистическую инициативу как способ отстранить меня от разговора. Я все же постарался сохранить улыбку на лице. В действительности я страдал, мне совсем не нравилось, что она вот так вошла в чужую орбиту — ведь я так давно мечтал быть в Японии ее единственным и внимательным гидом. Особенно неприятно мне было услышать, как девушка предложила ей встретиться после работы, часов в десять, и Лэ согласилась с радостью, причем и та, и другая не обращали на меня ни малейшего внимания.

По возвращении молчал я, а она, наоборот, высказывала замечания о сем короткими фразами, прилагая слишком много усилий, чтобы имитировать безразличие, — ей не хотелось, чтобы я почувствовал горячее ликование, которое за ними скрывалось. С изощренным садизмом человека, уверенного в своей победе, она забавлялась тем, что явно подавляла свое веселье, и это доводило меня до предельной ярости. К счастью, усталость вскоре закрыла для меня все умиротворяющим туманом. Я предполагал, что усталость одолеет и мою подругу и это помешает ей покинуть гостиничный номер. Сладкие иллюзии! Посмотрев краем глаза телевизор, переключая один за другим все имеющиеся двенадцать каналов — один из которых ретранслировал французскую программу, — я уже десять минут блаженствовал в успокоительном тепле эвкалиптовой ванны, когда услышал, как она крикнула мне через дверь: «Скорее там, мы опоздаем!» Да, не скоро же мы заснем; но я хотя бы имел удовольствие узнать, что и меня возьмут на прогулку. Я сразу вырвался из ласковых объятий воды и стал вытираться. Летиция подошла к большому зеркалу ванной, чтобы уложить волосы. В честь этого путешествия она сделала новую прическу: по-африкански разделила свою гриву на бесчисленные косички, как уже делала иногда раньше, но добавила к каждой искусственную светло-каштановую прядку. Это сочетание черного и русого делало ее похожей на венецианку. Не знаю, что на меня нашло — усталость, внезапное желание подшутить, подурачиться, вернуться к спонтанному согласию любовников, которого я был лишен из-за мрачного настроения, владевшего ею с самого отъезда из Парижа — как бы там ни было, я вдруг дернул за одну из этих фальшивых прядок, которая непрочно держалась на косичке и осталась у меня в руке. Что я натворил! Я получил одно из тех коротких оскорблений, которые причиняют боль не столько своим содержанием, сколько отчаянием и ненавистью, вдруг прорывающимися в их тоне. В свою очередь раздраженный, я выскочил из ванной, не преминув хлопнуть дверью, потом присел на край кровати в позе роденовского мыслителя и его же костюме, а затем, после минуты раздумий, улегся с книгой, таким образом ясно показывая свое намерение не покидать гостиницу. Я думал, что без меня Летиция не сможет найти место встречи, и готовился хранить в ответ на возможные вопросы самое упрямое молчание — и вдруг она прошла через комнату буркнув что-то вроде: «Я скажу подружке, что мы отменили встречу. Я тоже устала», и вышла, не давая других объяснений.

Я долго пытался заснуть. Потом выскочил из постели, как чертик на пружинке, решив превратить это затруднение в преимущество. «Я встречусь с ними, — решил — я, — я буду молод, внимателен, весел, настоящий заводила, она будет гордиться мной». Я побрился, переоделся и побежал в «Люмин».