преследовал в сновидениях и ночных галлюцинациях. Кожи и мяса на его лице почти не было, на меня смотрел единственный уцелевший глаз, казавшийся необычайных размеров, вставленный в голый череп смерти. Другая часть была совершенно разворочена. Это было черное, нечеловеческое лицо. Невольно отпрянув в сторону, я решил успокоить его, сказав, что сейчас пришлю за ним, и быстро гился по поломанному трапу на верхнюю палубу, оттуда через вой люк в батарею 6-дюймовых орудий, с намерением спуститься в следующую жилую палубу, но в этот момент почувствовал легкие содрогания корпуса судна и ясно ощутил, что крейсер быстро начинает валиться на левый борт, а дифферент сильно увеличивается на корму. Пробежав по батарейной палубе к корме, я через грот-люк выскочил на палубу, где с юта навстречу мне представилась картина бурлящей воды, поднимавшейся волной на верхнюю палубу, стоять на которой из-за сильного крена на левый борт, все быстрее увеличивающегося, было почти невозможно; я подполз к правому борту, где через барбет средней 75-мм пушки перешагнул через планширь борта, очутившись на наружном борту, поскользнулся и, усевшись на него, поехал, как на салазках с горки, но, дойдя до медной обшивки подводной части, уже обнаружившейся из воды, зацепился одеждой за какую-то медную заусеницу обшивки, и меня точно неведомая сильная рука прижала к корпусу судна, застелила зеленоватая масса воды, и я почувствовал, что державший меня крейсер увлекает в свою водную могилу. Когда через несколько мгновений швырнул на поверхность воды, перед глазами на миг я увидел таран крейсера, вставшего на попа на корму, и, перевернувшись на левый, он исчез под водой, а вдоль тихого, спокойного моря раздалось громкое, потрясающее „ура“ плавающей на воде команды».

Все это будет через несколько лет. А пока на «Рюрике» объявлен благословенный «адмиральский час». Все разошлись по каютам добирать до «основного» сна законные полста минут. Мичман Колчак же направился в офицерский коридор левого борта, где в каюте под барбетом противоминного орудия квартировал мичман Матисен. В корреспонденции, которую доставляли ему с берега, частенько бывали свежие номера «Морского сборника» и «Известия Императорского Русского Географического Общества». Все, что касалось гидрологии морей, прочитывалось обоими мичманами с жадностью и жаждой новых сведений.

Море… Это только для несведущего человека оно лишь грандиозное скопище воды. Колчак еще в Корпусе был захвачен тем, что Океан — это живая оболочка планеты, что он так же разнообразен, как земная суша со всеми своими горами и степями, пустынями и ледниками, саваннами и джунглями… В нем струят свой бег глубинные реки и бушуют подводные гейзеры, он многослоен, как пирог и каждый слой живет по своим гидрофизическим, гидробиологическим законам, таинственно связанным с движением Луны и других светил. В его чудовищной толще вздымаются огромные внутренние волны или же возникают вдруг мощные вертикальные токи — апвелинг… Океан могуче дышит меж двух ледяных чаш — Арктики и Антарктики; так меж двух разнополярных пластин струятся токи, рождающие невидимую силу, могущую сожигать и освещать, согревать и морозить, держать и двигать, убивать и воскрешать… В начале века еще не было термина «гидрокосмос», но именно он-то и манил молодого моряка, именно о нем-то он и вел речь с единственным на крейсере офицером, которому все это близко и понятно — мичманом Матисеном.

Был и еще один замечательный товарищ, к которому Колчак относился хоть и несколько покровительственно, поскольку тот был выпуском младше, но с затаенным уважением — мичман Костя Случевский. Сын известного русского поэта Константина Случевского. Случевский-младший также писал стихи, и притом неплохие. Младшие офицеры «Рюрика» порой вставляли его строфы в свои любовные послания. Однако музу мичмана Случевского питала морская стихия. Его эпиграммы на Шаблю и старшего офицера пользовались большим успехом, делая жизнь отважного пиита весьма рискованной.

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Константин Константинович Случевский, мичман выпуска 1892 года, служил с Колчаком на «Рюрике» без малого четыре года — с 1895-го по 1898-й. В 1900 году перешел в Гвардейский экипаж на императорскую яхту «Полярная звезда». Погиб лейтенантом в Цусимском сражении на эскадренном броненосце «Император Александр III». Успел выпустить книгу стихов «С моря», которая хорошо была принята поэтической общественностью. На гибель флотского поэта Игорь Севереняни откликнулся стихотворением:

Здесь лейтенант Случевский, в цвете лет,

Пел красоту природы прибалтийской,

Но послан в бой по воле злой царийской

У берегов японских пал поэт.

Александр Колчак назвал в честь друга мыс на острове своего имени.

После «адмиральского часа» была сыграна боевая тревога и начато общекорабельное артиллерийское учение. Мичман Колчак расписан помощником командира плутонга противоминных орудий правого борта. Командир батареи в береговом госпитале, и Колчаку приходится исполнять все его обязанности. Он обходит орудия плутонга, проверяет установку прицелов по стрелкам циферблатов, управляемых электрическим током из боевой рубки.

— Горыня! — подзывает мичман артиллерийского квартирмейстера. — Подать беседку со светящимся снарядом.

Горыня резво бросается к переговорной трубе и дует в амбюшур так, чтобы сигнальный свист услышали в артпогребе. Но погреб молчит.

— У погреби! У погреби! — взывает квартирмейстер к совести старшины перегрузочного отделения, известного лодыря, которому осталось служить до увольнения в запас всего три месяца. Офицеры в погреб, расположенный глубоко под ватерлинией, заглядывают редко. В этом укромном, хотя и небезопасном месте боцманмат Терещенко может позволить себе многое из того, за что любого матроса, попавшегося на глаза начальству, непременно поставят под винтовку («стрелять рябчиков»), а то и отправят в карцер: например дрыхнуть во время учений, или нюхать махорку (не курить: ума, слава Богу, хватает), или читать про похождения графа Нулина.

— Терешшенко! Кому говорю… — надрывается Горыня.

— Чиво надо? — откликается, наконец, хозяин снарядного погреба.

— Накати светяшшийся!

— Да кто приказал? — недовольно гудит переговорная труба. Надо же, только устроился на боковую, теперь выискивай на стеллажах светящуюся дуру в полпуда весом.

— Да ён приказал!

— Кто это ён?

— Ну ён же… Палутонговый! — Горыне неловко объяснять, кто именно отдал ему приказ, так как мичман Колчак стоит рядом, раздраженно поигрывая темляком сабли. Он сам подходит к латунному раструбу:

— В погребе! Старшина!

— Есть, вашблародь! — бодро доносится из недр корабля.

— Долго я буду ждать светящийся?

— Есть подать светящий!

И тут же взвыла лебедка, подающая беседку.

— Три раза повторить подачу! Десять секунд на каждую! Товьсь — ноль!

Под конец учений к борту крейсера подвалила та самая шестерка с провизией, которую забыл вовремя отправить мичман Колчак. Теперь перегружать с нее бочки, мешки, корзины, ящики — забота сменившего мичмана Колчака вахтенного начальника лейтенанта Петрова-Девятого. Это самый опытный вахтерцер на крейсере, любимец старшего офицера, который всегда ставит его в