Кажется, Глеб наслаждался смущением Иветты: он не оставил без внимания зардевшееся лицо модели:

– Знаете, Иветта Николаевна, вам идет румянец. Я бы с удовольствием написал с вас акварель. Но для этого потребуется часа два-три. Может быть, вы подойдете еще раз, уже без детей?

– Ничего, Глеб, не обещаю. Разве что летом, когда ребята уедут на каникулы. А сейчас побыстрее, если можно. Вон, мои непоседы уже снова волчком крутятся. Пора нам домой.

Глеб ускорил темп. Но, хотя он работал быстро, минут сорок уже прошло.

Наконец он отодвинулся от мольберта, взглянул на Иветту, перевел взгляд на портрет и потер пальцы, то ли от удовольствия, то ли разминая их:

– Можете посмотреть, Иветта Николаевна. Иветта обошла мольберт. На листе красовалась девушка, походившая на римскую богиню: с гордо выпрямленной спиной, длинной шеей и высоко вскинутым подбородком. На ней даже развевалась какая-то туника.

– Это я?

– Что-то не так?

– Вы прямо как придворный живописец – польстили модели. Разве у меня такая шея?

– Я так вижу, – пожал плечами Глеб. – Все, что здесь изображено, вам присуще, только не проявлено. И вот вам ответ на вопрос, как влияют чувства мастера на его работу. Именно так.

Иветта опять смешалась, не зная, как реагировать на откровенность молодого человека.

Этот щекотливый момент сгладили дети, которым наскучило позировать. Теперь они носились по залу, мешая студентам.

– Вы мне не отдадите портрет? – полуутвердительно спросила Иветта.

– После того как получу зачет, обязательно, – заверил юноша.

Когда Иветта с детьми вышли на набережную Невы, уже вечерело. Ранние зимние потемки окутали город. Перед взглядом Иветты раскинулось сизое поле замерзшей реки. Лишь темнеющие на сером фоне каменные сфинксы, спящие на постаментах, отмечали границу ледяного пространства и заснеженной набережной. Малая толика тепла осталась там, в мастерских. На душе Иветты было тревожно. И растревожил ее своими намеками Глеб. Беспокоило и объяснение с мужем: сегодня они припозднились, и Валентин вряд ли оставит это без внимания. Но звонить уже не было смысла, скоро они и так будут дома.

Наконец подошел нужный трамвай, холодный и малолюдный. Тонкий слой инея покрывал стекла.

Иветта с ребятами теснились на одном сиденье, согревая друг друга телами. Монотонная вибрация убаюкала уставших за день детей. Они уснули, с двух сторон приткнув головки к плечам Иветты. Она же вспоминала сделанное Глебом изображение: независимая, с горделивой осанкой прекрасная богиня. Все это ей присуще, но не проявлено, сказал Глеб. С собой можно быть откровенной: именно такой она ощущала себя, когда надеялась понравиться Володе. Увы, Амосов не обладал зрением художника. И остальные люди видели в ней то, что лежало на поверхности: слабохарактерная, неловкая, малообщительная. И все же она справлялась с требованиями жизни. Работала, растила детей, помогала матери, обихаживала мужа. И делала это на совесть, хотя страдала от непосильной ноши. Глеб изобразил ее изящной небожительницей – семья требовала женщину с веслом. Две эти ипостаси и составляли ту среднеарифметическую личность, которой стала Иветта.

Прегрешение Иветты – длительная отлучка – на этот раз не имело последствий. Когда она с детьми вернулась, Валентин мирно спал на диване перед включенным телевизором. Даже голос комментатора футбольного матча не мешал спящему. Иветта почувствовала кисловатый запах водочного перегара и все поняла: Валентин отдыхал как умел. Она не стала будить мужа и ушла на кухню, надо было кормить детей ужином. Валентин проснулся и тоже вышел к столу. Он угрюмо молчал, и было неясно, бродят ли хоть какие мысли в его большой, похожей на футбольный мяч голове.

Рабочая неделя началась обыденно. Бузыкин по-прежнему вампирил – высасывал у подчиненных энергию. Теперь он использовал новые, изощренные способы. Начальник представал перед Иветтой жертвой жизненных обстоятельств. Подсаживаясь к ней в обеденный перерыв, жаловался на одиночество, непонимание близких и травлю со стороны коллег. Рассказывал, как несправедливо к нему относились в прежнем НИИ. Он, мол, хотел совершить переворот в технологии производства обуви, но ему ставили рогатки. Говорил о том, как трудно идет работа над диссертацией:

– Я, Веточка, дома работаю до полуночи, до рези в глазах, до звона в ушах, до того, что голова разваливается на части. Понимаете, создавая системную концепцию конгруэнтных явлений…

Понять, что хотел сказать начальник, было невозможно. Вязь непонятных слов обволакивала Иветту, туманила голову. Подобному воздействию позавидовал бы и гипнотизер! В какой-то момент технические термины отступали и на Иветту обрушивался водопад житейских жалоб.

– Моя жена чрезвычайно больна, – следовал протяжный глубокий вздох.

– Что с ней? – ради приличия вставляла Иветта.

– Мне тяжело говорить о ее состоянии, Веточка. Возраст, букет болезней, нервная возбудимость. Ведь моя супруга – блокадный ребенок. Сказываются страдания военной поры. Да я и сам… Хотя речь не обо мне. Я не имею права думать о себе: на моем иждивении пять ртов.

Иветта невольно представила пять разинутых ртов – пятерых ребятишек, сидящих за длинным деревенским столом и стучащих по нему деревянными ложками.

– Пять ртов? – машинально повторила она. Чайник уже закипел, и Иветта разливала кипяток в обе чашки, свою и Георгия Андроновича.

Бузыкин не любил, когда его перебивали. За уточнениями ему чудились недоверие и насмешка. Он расширил глаза, оплетенные сетью морщин, укоризненно посмотрел на сотрудницу и с нажимом повторил:

– Да, Иветта Николаевна, пять ртов: жена, сестра, дочь с зятем и внучка.

– Они все не работают? – теперь уже действительно с иронией осведомилась Иветта.

Этот вопрос вызвал усиленное негодование Бузыкина. Он достал носовой платок, громко высморкался и, чеканя слова, пояснил:

– Разве вы, Иветта Николаевна, не знаете, сколько у нас молодые специалисты получают?

Иветта пожала плечами: она лишь недавно получила повышение. Все ее знакомые еле сводили концы с концами, однако никому бы и в голову не пришло считать себя иждивенцем. Да и пожилые родители не были в состоянии помогать взрослым детям. Нет, работоспособные члены семьи Бузыкина не вызывали у Иветты сочувствия, как и сам глава клана.

Иветта перестала поддерживать разговор, принявшись за принесенный из дому овощной салат. Бузыкин подхватил кружку и ретировался в свой закуток за стеклом. В тот же день на общем собрании он накричал на Иветту: выйдя из комнаты, она оставила включенной настольную лампу.

– Доколе вы будете разбазаривать энергоресурсы, многоуважаемая Иветта Николаевна?! Извольте следить за собой, не то я сниму с вас квартальную премию! Не посмотрю, что вы – старший технолог!

И не рассчитывайте на семейственность. То, что ваш муж начальник отдела охраны труда, не освобождает вас от следования общим правилам.