Он отворил дверь и нырнул внутрь, но задержался в передней, оставив дверь приоткрытой и глядя в сад, где ливень хлестал траву и цветы. Старая ива у скамьи гнулась под ветром и тянула ветви, словно пытаясь оторваться от корней.

Где-то что-то стучало; Езекия не сразу понял, в чем дело. Ветер распахнул металлическую калитку во внешней стене, и она билась о камень, из которого была сложена стена. Если калитку не запереть, ее разобьет.

Езекия шагнул за порог, прикрыв за собой дверь. Он шагал по превратившейся в ручей дорожке, и его тоже хлестали ветер и дождь, и вода потоками скатывалась по телу. Дорожка повернула за угол здания, и ветер ударил Езекии в лицо – словно огромная рука уперлась в его металлическую грудь. Коричневая ряса, хлопая на ветру, развевалась за спиной.

Калитку рвало на петлях, она оглушительно стучала о каменную стену, металл содрогался при каждом ударе. А рядом, частью на дорожке, частью в траве, кто-то лежал. Даже сквозь плотную завесу дождя Езекия разглядел, что это человек.

Человек лежал лицом вниз, и, перевернув его, Езекия увидел неровный порез, начинавшийся у виска и пересекавший щеку, – лиловатая полоска рассеченной плоти, чистая, без крови, поскольку кровь смывало дождем.

Езекия обхватил человека, поднял его с земли и двинулся по дорожке, сопротивляясь напору ветра.

Он снова добрался до двери, из которой недавно вышел. Ногой захлопнул дверь, пересек комнату и положил человека на скамью у стены. Тот был жив – грудь его поднималась и опускалась. Он был молод или казался молодым, обнаженный, если не считать набедренной повязки, ожерелья из медвежьих когтей и бинокля на шее. Чужестранец, подумал Езекия: человек ниоткуда и милостью Божией искавший здесь убежища от грозы. Вырвавшаяся из рук под порывом ветра калитка сбила его с ног.

За все время, что роботы обитали в монастыре, впервые к ним пришел человек, ища приюта и помощи. И это, сказал себе Езекия, правильно, ибо многие века монастыри давали приют нуждающимся. Он ощутил дрожь в теле, дрожь волнения и преданности. Это ответственность, которую они должны на себя принять, долг и обязанность, которые должны выполнить. Нужны одеяла, горячая пища, огонь в камине, кровать – а здесь нет ни одеял, ни горячей пищи, ни огня. Их нет уже многие годы, роботы в них не нуждаются.

– Никодемус! – крикнул Езекия. – Никодемус!

Его голос гулко отдался от стен, словно волшебным образом проснулось древнее эхо, молчавшее в течение долгих-долгих лет.

Послышался топот бегущих ног, распахнулась дверь, и вбежали трое роботов.

– У нас гость, – сказал Езекия. – Он ранен, и мы должны о нем позаботиться. Один из вас пусть бежит к дому и найдет Тэтчера. Скажет ему, что нам нужны одеяла, еда и что-нибудь, чтобы развести огонь. Другой пусть разломает какую-нибудь мебель и сложит в камин. Все дрова снаружи намокли. Но постарайтесь выбрать что похуже. Например, старые табуретки, ломаный стол или стул.

Он слышал, как они вышли, как хлопнула входная дверь, когда Никодемус бросился сквозь грозу к дому.

Езекия присел на корточки у скамьи, не спуская с человека глаз. Тот дышал ровно, и лицо покидала бледность, видимая даже сквозь загар. Из пореза сочилась кровь, текла по лицу. Езекия подобрал полу своей мокрой рясы и осторожно отер кровь.

Он ощущал в себе глубокое, прочно поселившееся чувство умиротворения, завершенности, сострадания и преданности человеку, лежащему на скамье. Может быть, подумал он, это и есть истинное назначение людей – или роботов, – обитающих в стенах этого дома? Не тщетные поиски истины, но оказание помощи в трудную минуту людям – своим собратьям? Впрочем, Езекия сознавал, что рассуждает неправильно. На скамье лежал не его собрат, он не мог быть его собратом; робот – не собрат человеку. Но если, продолжал размышлять Езекия, робот заменил человека, занял его место, если он придерживается человеческих обычаев и пытается продолжать дело, которое человек забросил, разве не может он называться собратом человека?

И ужаснулся.

Как мог он помыслить, будто робот может быть собратом человеку?

«Гордыня!» – мысленно вскричал он. Гордыня станет его погибелью – его проклятием; и он опять ужаснулся: разве робот достоин хотя бы проклятия?

Он ничтожество, ничтожество и еще раз ничтожество. И однако же подражает человеку. Он носит рясу, он сидит, не нуждаясь ни в одежде, ни в том, чтобы сидеть; он бежал от грозы, хотя ему незачем бежать от сырости и дождя. Он читает книги, которые написал человек, и ищет понимания, которое человек не сумел найти. Он поклоняется Богу – и это, сказал себе Езекия, быть может, и есть самое страшное кощунство.

Он сидел на полу возле скамьи, и его переполняли страдание и ужас.

Он не узнал бы брата при случайной встрече, сказал себе Джейсон. Стан был тот же, и прежней была гордая, внушительная осанка, но лицо скрывала блеклая, с проседью, борода. И было еще кое-что – холодное выражение глаз, напряженность в лице. С возрастом Джон не стал мягче; годы его закалили и сделали жестче, а еще придали печаль, которой раньше не было.

– Джон, – проговорил Джейсон, запнувшись на пороге. – Джон, мы так часто думали… – И смолк.

– Ничего, Джейсон, – сказал его брат. – Марта меня тоже не узнала. Я изменился.

– Я бы узнала, – отозвалась Марта. – Чуть позже, но признала бы. Это из-за бороды.

Джейсон быстро пересек комнату, схватил протянутую руку, другой рукой обнял брата за плечи, привлек к себе и крепко прижал.

– Рад тебя видеть, – сказал он. – Как хорошо, что ты вернулся. Уж очень долго тебя не было.

Они отстранились и мгновение постояли, молча глядя друг на друга, и каждый старался разглядеть в другом того человека, которого видел в последнюю встречу. Наконец Джон произнес:

– Ты хорошо выглядишь, Джейсон. Я знал, что так и будет. Ты всегда умел о себе позаботиться. И еще о тебе заботится Марта. Мне говорили, что вы остались дома.

– Кто-то должен был остаться, – ответил Джейсон. – Здесь хорошо жить, мы тут были счастливы.

– Я о тебе часто спрашивала, – сообщила Марта. – Я всегда у всех спрашивала, но никто ничего не знал.

– Я был очень далеко. У центра Галактики. Там что-то есть… Я подобрался к самому ее центру. Мне говорили, что там – или, вернее, что там может быть. Хотя сказать толком никто не мог. Мне нужно было туда добраться и посмотреть. Кому-то же надо было отправиться.

– Давай сядем, – сказал Джейсон. – Тебе нужно многое нам рассказать, так расположимся поудобней. Тэтчер что-нибудь принесет, и мы поговорим. Джон, ты голоден?

Брат покачал головой, отказываясь.

– Может, чего-нибудь выпьешь? Из старых запасов ничего не осталось, но наши роботы делают неплохую брагу. Если ее правильно выдерживать и хранить, пить вполне можно. Мы пробовали делать вино, но безуспешно. Почва не та, и тепла не хватает. Скверное получается.