Бегут теперь заяц, лиса, волк и кабан. Повстречали они медведя. Идет косолапый из гостей домой, пирог доедает. Он у дяди своего гостил, вместе с ним из улья мед таскал. Остановился медведь:

— Куда вы, соседушки, так бежите? Вижу я кабана-пахаря, зайца-прыгуна и рыжую лисаньку. Куда вы торопитесь? Кто вас гонит? Неужто воевать собрались?

А звери в ответ:

— Мишенька,

Когда бы ты знал,

Пустяков бы не болтал.

Туча черная приближается,

Горе-горькое надвигается.

Хочет дятел ель срубить

И дубинку смастерить.

Как дубинкою взмахнет,

Всех зверей в лесу убьет!

Испугался медведь и побежал вместе с ними. Бегут теперь заяц, волк, лисица, кабан и медведь. Посоветовались они и решили: лучше помрем, но не дадим дятлу ель рубить!

Набрались они смелости, прибежали к ели, на которой дятел сидел, и говорят в один голос:

— Ах ты, дятел-дровосек! Послушай ты нас, зверей. Не руби ты елки! Не делай дубинки! Давай по-хорошему, по-соседски жить.

А дятел по-прежнему сидит на самой макушке и говорит:

— Уходите вы, звери, прочь! Сейчас я елочку срублю и дубинку смастерю! Кого моя дубинка достанет, тот больше не встанет!

Зашумели звери:

— Не дадим рубить елку!

Вот заяц, волк, кабан и медведь обхватили елку со всех сторон и держат. А дятел говорит:

— Сейчас возьмусь за работу, только вот топор наточу.

Медведь подает команду зверям:

— Вы, волк и кабан, тяните к себе, а мы с лисой будем с другой стороны держать. Если крепко подопрем, ель не упадет. А ты, зайчик, плечом налегай, только смотри, старайся!

— Ладно, — ответил заяц и вдруг закричал:

— Братцы, а ведь дятел, кажется, рубить начал. Мне на хвостик щепка свалилась.

— Держи, держи, — закричал волк, — ель на нашу сторону валится!

Волк и кабан тянули ель к себе, а медведь — к себе. Мало-помалу она раскачалась и вдруг — трах! и переломилась пополам. Волк с кабаном на земь — бух! А на них и заяц, и медведь, и лиса повалились и закричали хором:

— Дятел, родной, пожалей нас, не руби!

А дятел взлетел, сел на другую елку и запел:

— Вот я елочку срубил! Я не зря вам говорил!

А медведь все повторял жалобно:

— ведь я, кажется, так крепко держал. Ай, да дятел! Ай, да силач!

ГОРБУНОК-МУЗЫКАНТ

Всю дорогу горбунок думал о свадьбе, на которой только что был. В ушах все еще звучали насмешки пьяных гостей:

— Эй, горбун, суктинис![5]

— Эй, музыкант, пошевеливай своим горбом! Играй веселее!

Такие обидные слова он постоянно слышал с самого раннего детства. Чуть кому-нибудь не угодит, тотчас слышит:

— Проклятый горбун!

А если хотели его похвалить, говорили:

— Ишь, этот горбатый!

Нередко девушки дразнили его:

— Мартинас, когда на мне женишься?

Горбун с горькой усмешкой отвечал:

— Да, есть уже у меня невеста.

— Кто же это такая? — допытывались девушки.

Горбун показывал на скрипку, прикладывал ее к подбородку и начинал играть.

…Теперь он возвращался со свадьбы. Шел он, шел, утомился и сел на кочку отдохнуть. Глянул в сторону и оторопел! Не знает: то ли ему сон снится, то ли наяву видит удивительную картину. Посреди долины возвышается чудесный дворец. Нарядные кареты одна за другой подкатывают к затейливым воротам. Из карет выходят господа. Из окон дворца раздается музыка.

Горбуна словно кто-то подтолкнул. Он вскочил:

— Может и моя музыка понравится этим господам! Пойду хоть под окнами поиграю.

Подошел горбун ко дворцу, постоял под окнами, но играть не смел. Хотел было потихоньку улизнуть, как вдруг рядом с ним очутилась красивая девушка:

— Окажи нам милость, путник. Поиграй нам немного, — сказала она.

Девушка взяла его за руку и повела во дворец.

Зала была так велика, что не видно было ей ни конца, ни начала. Длинные столы были уставлены множеством дорогих яств, напитков и плодов. Барынь и барышень было так много, и все такие красивые.

Мартинаса подвели к столу, усадили, завязали ему платком глаза и велели играть. Стал горбунок выводить на своей скрипке суктинис.

Началась пляска. Не утерпел горбун, незаметно приподнял краешек платка и увидел, что пляшут не только гости, но и слуги. Пляшут даже столы. А на столах пляшут бутылки, вилки и ножи. Пляшут колбасы с окороками, кувшины с бочонками, стулья со скамейками.

«Не иначе, как я к чертям и ведьмам на пир попал», — подумал Мартинас. Ему стало страшно. Однако, со страху он стал еще громче играть. Его в пот ударило, руки у него устали, на скрипке струна уже лопнула, а он, знай, все играет.

Когда ему надоел суктинис, он принялся за клумпакоис, а когда завел шермукшнинис[6] почти все плясуны повалились, кто куда.

Мартинас перестал играть. Не успевшие вернуться на свои места, бутылки остались на полу. Окорока с колбасами застряли между стульев. Одна скамья, как подняла свои деревянные ноги для танца, так и застыла.

К музыканту подошла та самая девушка, сняла с его глаз повязку и сказала:

— Спасибо, музыкант.

Потом она принесла два мешка:

— Вот тебе плата, скрипач. Выбирай любой.

Смотрит горбун: один мешок доверху набит золотом, а другой — пустой. Подумал он немного и рассудил так: «Зачем мне, горбатому, богатство? Лучше я, пожалуй, возьму пустой мешок. Может быть, он заколдованный».

Не успел он протянуть руку к пустому мешку, как вдруг, откуда ни возьмись, набежала орава рогатых чертей и мигом засунули горбуна в мешок.

Черти стали его бить, мять, катать… А Мартинас все терпит и думает об одном: как бы тут скрипку сберечь? Она ему была дороже жизни.

Когда Мартинас пришел в